— Черный Магистр… — и цверг почтительно преклонил колени.
— Встань. Вот уж не думал, что ты окажешься таким почтительным сыном.
Фолькет в недоумении вытаращил на собеседника единственный глаз.
— Ну как же, — пояснил тот, — ведь тебе именно Кэдмон завещал найти меня… — тут он усмехнулся, — и украсть мои книги… — а после этих слов засмеялся.
— Ну и потеха… Так что же тебе от меня нужно… если не считать книг?
— Возьмите меня… нет, не в ученики, такой чести я недостоин… в слуги, в привратники!..
— Понятно. А в качестве вознаграждения я получу кусочек кремня?.. ну-ну, не обижайся. Знаешь, а мысль о привратнике не так уж и плоха. Да и камушек этот мне пригодится. Держи его пока что у себя, когда освоишься, посмотрим, что с ним можно сделать. Ну что ж, Фолькет, выкормыш Кэдмона, следуй за мной. Только сделай милость, не величай меня Черным Магистром… высокопарно и глупо. Достаточно будет Господина. И еще — как устроишься, непременно напиши Брику, чтобы старик не преживал за тебя, успокой его и поблагодарить не забудь.
Он небрежно махнул рукой и ржавые скалы с отвратительным скрежетом расступились, освободив проход шириной не более метра. Фолькет с замирающим сердцем двинулся вперед, чуть поодаль от него плыла крылатая тень. Преодолев с полкилометра каменистой дороги, огражденной скалами, цверг вышел на открытое место. Он стоял на вершине холма и перед ним расстилались земли Арр-Мурра.
Глава шестнадцатая. Амариллис, боль моя
… Она приходила в себя медленно, время от времени возвращаясь в милосердное забытье; ослабевшее, измученное родами тело отказывалось повиноваться, не хотело даже поднять веки или шевельнуть губами. Вокруг все покачивалось… Амариллис казалось, что она вновь в своем «девчачьем домике», едет куда-то… и поскрипывают колеса, и совсем рядом чьи-то голоса. Потом все пропадало под густой пеленой темно-серого тумана; ее словно укутывали толстым слоем войлока… лицо-то зачем, дышать тяжело, убери…
Телега братьев Брейс остановилась; вместе с нею закончилась и дорога. Дальше простирался заленый, поросший пестроцветами луг, изредка оживляемый кустами или тоненькими деревцами. Над лугом, несмотря на холодную погоду, стлался плотный — ну ни дать, ни взять молочный пудинг! — туман, и даже для позднего часа было как-то уж чересчур тихо. Шагах в десяти от кромки луга росла тощая ива, пяток прутиков толщиной не более камыша; она располагалась на почти незаметном всхолмии, обведенном канавкой воды. Удивительное дело — посреди цветущего луга эдакий остров… да только местные жители слишком хорошо знали, что это не луг, а болото, а ива, которую они называли Плакальщицей, служила им пограничным знаком: увидел его — разворачивайся и дуй восвояси. Ну, а уж если ты к Плакальщице прикоснулся, да еще Скулёжницу услышал — так прозвали какую-то неведомую птицу, якобы живущую на ветвях ивы и издающую тоскливые, плаксивые трели — садись и составляй завещание, но не надейся, что его когда-нибудь прочитают. Ходили слухи, что этот холмик порою переползает с места на место, то приближаясь к самому сердцу Поганого болота, то прижимаясь к дороге, но — подтвердить их, само собою, было некому.
Тот Брейс, что сидел на козлах, тяжело спрыгнул на землю, за ним последовал и второй. Вдвоем они подошли к краю болота, присмотрелись, пока не различили в туманной пелене островок с лещиной.
— Ну что, дошвырнем до воды? — спросил лысоватый.
— Да какая разница?! Тут через два шага уже топь! Давай-ка побыстрее, муторно здесь… — и второй подошел к телеге, вытащил из нее куль, легко взвалил его себе на плечо и вернулся к брату.
— Ну, взяли… — они взялись за куль, качнули его пару раз и, как следует размахнувшись, зашвырнули шагов на восемь в болото.
— И всего делов-то… Чистоплюи господские, ни курицу зарезать, ни ни мертвяка утопить… — братья вернулись к телеге и через час были уже в деревенском трактире.
От удара о землю веревка, стягивавшая холстину, лопнула и сверток, попавший в Поганое болото, поплыл, разползаясь в бесформенное пятно. Давно уже стихло поскрипывание живодеровой телеги, потревоженная было тишина вновь улеглась в туманные перины. Сверток вдруг дернулся, резко, судорогой, и из него показались руки и голова девушки.
Амариллис пришла в себя от холода, проснулась, чтобы согреться. Честно потрудившееся тело настоятельно требовало заслуженного ухода и удобств; однако поначалу пошатнувшееся сознание оставалось абсолютно глухо к его голосам; наконец, телу надоело терпеть и оно, минуя бестолкового посредника, решило действовать само. Встрепенуться… выбросить руки вперед… потянуться за ними… глотнуть свежего воздуха… Ну вот, так-то лучше. Просыпайся.
— Кто-нибудь… помогите… — куда подевались все слуги?.. Амариллис пыталась позвать кого-нибудь из домочадцев, но пересохшее ее горло не издало ни звука. Приподнявшись на локтях, девушка осмотрелась; ее разум, оглушенный питьем милосердной вдовицы, работал медленно, мысли путались в узлы причудливых форм. Перекатившись на спину, девушка отважилась сесть; от усилия у нее перед глазами поплыли кровавые круги, перехватило дыхание, но упрямая темная кровь подгоняла, и вот, наконец, ей удалось присесть на колени. Отдышавшись, она провела рукой по телу — мокрая, липнущая короткая рубашка, не прикрывающая даже колен, и почему-то плоский живот… Амариллис застонала, вспоминая… но не понимая.
… комната с кроватью… одиночество и боль… остальное память милосердно не сохранила. Потом — голос… чей? ах да, вдовы… и этот крик. И чашка с питьем!
По-прежнему отказываясь понимать случившееся, не думая и не рассчитывая, Амариллис собрала все силы и встала; пошатываясь, она шагнула в сторону каких-то кустов. И тут болоту надоело притворяться. Шагнув, девушка по пояс провалилась в трясину. Несколько минут она лежала неподвижно, вытянув руки, лбом уткнувшись в сырой мох; потом попыталась шевельнуться — бесполезно. Вздрогнув, она повторила попытку, еще и еще раз… и затихла, даже с каким-то облегчением. Через какое-то время ей уже не было холодно, боль, сводившая живот, отпустила, зато голова прояснела на удивление. Вернулись в прежней остроте зрение и слух, сами собой развязались узлы на мыслях. Вот тебе и жена ратмана… получила?! Да нет, не то… за что? и зачем?.. ах да, ребенок с темной кровью. Мой ребенок!.. я даже не увидела его… Тут она закричала. Крик, вырвавшийся из пересохшего, уже сутки не пробовавшего воды горла был более похож на клекот или хриплый вой; уже успокоившаяся и смирившаяся девушка билась в вязкой пасти болота с яростью обездоленной женщины. Внезапно она почувствовала на ногах тепло, стекающее от бедер к лодыжкам: от резких движений она вновь закровила… еще сильнее прежнего.
