— Быстрее!..
Оказавшись в лесу (это был сосновый бор, темневший западнее дороги в Эригон), на берегу ручья, эльф развел костер, подогрел воду и, уложив девушку, по-прежнему бесчувственную, на хвойную подстилку, прикрытую попоной, снял с нее грязную, окровавленную рубаху и стал вытирать неподвижное тело горячей водой. Он смыл остатки трясины с застывшего лица; вода в котелке быстро темнела и ему приходилось часто ее менять. Наконец, он освободил девушку от грязи и засохших кровяных потеков, одел на нее свою рубаху, проложив между бедрами другую, разорванную на полосы, и закутал в наскоро очищенный плащ. Сам уселся спиной к вековой сосне, взял Амариллис на руки, прижимая к себе так крепко, что вскоре холод ее промерзшего тела передался ему и он вздрогнул от внезапно охватившего его озноба. Рядом стоял, сочувственно дыша, Искрень. Потрескивали в костре сосновые сучья, сгорая, они взвивались в воздух золотыми нитями, спеша хоть на секунду украсить черно-лиловый бархат холодной ночи. Эльф откинул голову назад, упираясь затылком в чешуйчатый, теплый ствол и вновь, как полвека назад, ощущая присутствие всегда незваной гостьи.
«Кого ты позовешь теперь?» — тон этого вопроса не был ни оскорбителен, ни озлоблен; она интересовалась — и только. И в самом деле, кого?!.. Самому ему не справиться: эльфийская медицина на темную кровь не рассчитана, так что даже обычного кровоостанавливающего он ей дать не может… а она кровит, кровит не переставая. Дурень, возразил он сам себе, так и полагается, после пиявок… Ну да, продолжил все тот же бесстрастный голос, а также полагается топить девчонок в болоте. И когда только ты научишься смиряться с неизбежным?!.. А если тебе уж так необходимо во всем видеть светлую сторону, то прими во внимание, что твоми усилиями она будет похоронена на берегу ручья, в вольном лесу, а не в поганом болоте. Тебе не впервой оставлять лесу самой дорогое… ведь так? А если так, то почему ты прижимаешь этот почти невесомый, недвижный сверток все крепче и крепче, словно надеясь поделиться с ним своей жизнью, почему укачиваешь его, как задремавшего ребенка, зачем зовешь?..
Хэлдар заглянул в лицо девушки, слабо освещенное отблесками костра, и вздрогнул — ему показалось, что она не дышит; дыхание ее было почти неслышно, легче ряби на воде. Он наклонился, касаясь губами ее лба и прошептал:
— Амариллис… где ты? не уходи, фириэль, вернись…
Темные, слипшиеся ресницы дрогнули. Девушка смотрела на эльфа совершенно ясными глазами, словно повстречала его где-нибудь средь цветущего сада, потом слабо улыбнулась и сказала:
— Ты уж прости, я тебе весь плащ перемазала… — и пожаловалась:
— Мне холодно…
После этих слов голова ее бессильно запрокинулась, сознание вновь покинуло измученное, настрадавшееся тело.
«Отпусти ее» — гостья не настаивала, она советовала. «Девочка совсем измучилась, ей нужен покой. В ней жизни осталось не больше, чем в полудохлой белке, — на что ты надеешься? Оставь ее, отдай мне. Так будет лучше для всех…»
«Не отдам. Замолчи. Убирайся!..» — так резко он не говорил ни с кем. Не добавив более ни слова, эльф встал, подозвал коня, сел в седло, не выпуская закутанной девушки, и приказал:
— Быстрее ветра!..
Оставшаяся у догорающего костра незваная гостья снисходительно усмехнулась, покачала головой — как будто от нее можно удрать! даже и на хваленом эльфийском скакуне! — но решила не спешить, уж она-то всегда успеет… тем более, что этот кусочек плоти она уже пробовала на зуб. Тогда он был явно незрел; может, на этот раз окажется повкуснее.
Ранним июньским утром Сова проснулась, потревоженная резким стуком. Вглядевшись попристальней в сумрак спальни, она увидела Сыча, поспешно ставившего на место прикаминное кресло. Он был совершенно одет, и, судя по сбитому ковру, уже немало времени расхаживал по комнате.
— Что стряслось? — спросила Сова, вставая.
— Пока не знаю. — Сыч подошел к постели, сел на край одеяла. — Ты ложись пока, рано еще. Да не смотри на меня так, никуда я не собираюсь… без спроса. Что-то не по себе мне.
Сова сидела молча, прислушиваясь к теням звуков, доступным ее тонкому слуху; затем встала и потянулась к лежащему на комоде платью:
— Ты прав. Кто-то спешит.
— Кто-кто… пойду-ка я вниз, открою ворота.
Не более чем через полчаса у дома остановился заметно уставший конь, с него, пошатываясь, спустился эльф и, крепко прижимая к себе кого-то, закутанного в плащ, поднялся на крыльцо. Сыч, не задав ни единого вопроса, распахнул перед ним дверь. Эльф вошел в комнату, опустил свою ношу на широкую лавку, стоявшую вдоль стены, отвернул край плаща, из-под которого показалось совершенно белое лицо девушки лет двадцати, и тихо сказал:
— Она должна жить. Брат, помоги… — он пошатнулся и упал бы, не подхвати его крепкая рука орка.
Сова подошла к скамье, распахнула плащ, оглядела девушку, потом бросила всего один взгляд, полный жалости, на эльфа. Но, взяв себя в руки, подозвала топтавшихся у порога встревоженных брауни, велела им побыстрее разжечь огонь в очаге, нагреть воды и принести побольше чистых простыней. Потом обратилась к мужу:
— Сыч, усади Хэлдара к огню. И принеси сюда весь свой запас пчелиного молочка… и мои травы.
— Что, все?
— Да. Хватило бы.
Через несколько минут Амариллис лежала на столе, накрытом чистой простынью и придвинутом поближе к камину, в котором трещал щедрый огонь. Сова чуткими, длинными пальцами ощупывала живот девушки, хмурясь все больше и больше. Она повернулась к сидевшим поодаль мужчинам:
— Судя по всему, во время родов ей дали отраву. Поэтому она почти не кровит и это очень плохо. Уходите. Вам нельзя на это смотреть. Сыч, уведи его подальше, она скоро придет в себя… от боли. Уходите!..
Сова напрасно опасалась. Действительно, от ее травяного уксуса и от живительного тепла Амариллис вскоре очнулась и смогла даже выпить целую чашку пчелиного молока, разведенного горячим медом. Но закричала она всего один раз, да и то, когда Сова приказала ей кричать, боясь, что девушка потеряет сознание под ее руками и из этого забытья уже не вернется… Но когда брауни с трясущейся бородой выносил таз, полный кровавых тряпок и черно-красных сгустков, а Сова мыла по локоть окровавленные руки, Амариллис, уже вымытая, одетая в чистую рубашку, приподняла голову и спросила:
— Где мой ребенок?
Сова молчала, не зная, что ответить. Амариллис закрыла глаза, замолчала; потом послушно выпила приготовленный Совой настой и уснула, прямо на столе, так что в постель Сыч пренес ее уже спящую.
Уложив Амариллис в одной из спален и приставив к ней в качестве сиделки маленькую брауни, орки спустились к эльфу, сидевшему у камина.
