которых держал поднос. Под взвизги фанфар Мэе были вручены верительные грамоты на владение Иеломойей и графским титулом, а также несколько миниатюрных ковчежцев с ювелирными безделушками и украшениями, в одном из них было несколько золотых — приданое графа.
— Аттракцион неслыханной щедрости! — пробормотал сквозь зубы Мартин-младший, мучимый масленкой.
Вслед за этим герольд несколькими ударами церемониального жезла попросил тишины еще раз и в зал вошел Доктор.
— Сэр Джулиус, странствующий рыцарь, друг и соратник графа Иеломойского! — прокричал герольд в онемевшее пространство.
Присутствующие с большим интересом рассматривали еще одного странствующего рыцаря. Одет он был так же по походному, как и сэр Томас, когда впервые появился на балу, но больше ничего во вновь прибывшем не напоминало им их веселого покойника. Сэр Джулиус был строг и бледен, как затворник, а походка и манеры его выдавали благородную отрешенность происхождения даже под походными одеждами. Среди общего молчания он подошел к Мэе, в руках у него мелькнула бумага.
— Сэр Томас просил меня в своем последнем письме быть вашим преданным слугой! — сказал он, сдержанно поклонившись.
И тут граф ожил. Но не так, как оживают малокровные девицы и дамы с камелиями, то есть, простокваша с ванилью, а совершенно безобразно ожил, в своем дурацком стиле — бац!.. И граф вдруг с шумом распахнул свой рот. Точнее, рот сам открылся, как это бывает у людей, страдающих недержанием челюсти, как раз в той прекрасной поре, когда недержание становится основным содержанием жизни. Так вот, рот открылся и оттуда водопадом полилось вино.
— Вабль! — сказал граф довольно развязно.
— А-ах! — вздохнули за столами, и кое-кому стало дурно.
Полупарализованные гости ожидали развития событий, не разбегаясь только потому, что соотношение количества живых на одного мертвого было успокоительно подавляющим и еще потому, что от графа все-таки ожидали чего-нибудь этакого — разложения, например, показательного, прямо за свадебным столом. Но оживать через несколько дней после смерти, после мучений закапываний и раскапываний в этом адовом пекле? После свадьбы, наконец?! Этого от него никак не ожидали.
Он что теперь — будет жить?! Или это его очередная шутка, оттуда? «Покойник умер во вторник — стали гроб тесать, а он вскочил и плясать»? Какой же он тогда мученик? Он гад! Люди кушают, невеста, вон, едва жива от страха (Мэю скручивало от смеха, благодаря напитку Фарона). Примерно такое волнообразие чувств отразилось на лицах гостей, совсем их не украшая. Граф устроил-таки показательное «разложение» за столом — заговорил. Казалось, черти завыли черти во всех углах:
— А-а! сэр Хулиус!.. Ну и джули тебе здесь надо, оборотень?!
— Оборотень! — ахнули гости, не зная теперь, в какой угол бежать, кто из рыцарей опаснее.
Впрочем, проблема решилась сама собой. В руках ожившего покойника, черт знает откуда, появился меч и присутствующие, опрокидывая столы и стулья, бросились вон, разнося весть об очередном чуде странного рыцаря — свадьбе с оживлением и мечом. Слава кругам, что канонизации не было, а то бы и церковь осквернил кощунник! Этого горбатого и могила не исправила!
Мэя хохотала до слез; цветок перед ней перестал переливаться и ровно пылал алым пламенем.
2. Чудные деяния Фомы
А весть о чудесном воскрешении птицей облетела замок, всколыхнула весь город. Под окнами дворца и на всех перекрестках орали о чуде и требовали показать графа. Государственный совет, посовещавшись с Фароном, объявил во всеуслышание, что это был просто сон, граф устал. Небольшая летаргия и никакого чуда, сплошное торжество традиционной медицины. На графе был использован известный аллопатический метод: из гроба на брачное ложе с угрозой канонизации. Засим не надо выстраиваться в очередь на исцеление, тем более с ведрами, графу нужно отдохнуть, просьба разойтись и не кричать под окнами.
Народ неохотно разошелся, не веря и как всегда, втихую кляня власть…
— Сэр Джулиус! — доложили.
— Я не хочу его видеть! — отрезал Фома капризно. — Мы моемся!
Он лежал в ароматной ванне и пил пиво, а вокруг сновали массажисты, травники, банщики, притирщики и цирюльники с пиявками — все мило, по-домашнему, с комфортом, который он оценил по-новому, после вожжеобъятной Мамани.
— Ни в коем случае не пускать! — предупредил он лакея.
Блейк был удивлен: граф должен помилосердствовать, человек, бог знает откуда скакал, спешил! Возможно, есть важные новости.
— Ох, Марвин, вы еще не знаете этого почтальона! — невесело усмехался Фома. — Меня, после его новостей, закапывали пять раз. Думал уже все, солнце точно не увижу!
Блейк смеялся; он делал это беззвучно, колыхаясь своим тучным телом и издавая странный астматический свист.
— Вы сейчас выглядите лучше, чем до поединка, граф! Как это ни кощунственно звучит, но вам могила только на пользу!
— Не знаю, — упорствовал Фома. — И вообще, как может быть на пользу могила?
— Каким-то образом оказалось именно так, — пожимал плечами бравый капитан.
Фома и вправду чувствовал себя уже довольно сносно, несмотря на изрядно помятое тело и физиономию. Да еще ванна с благовониями, после холодной могилы, где он отбивался от мародеров! Теперь он блаженно размокал, ощущая тепло каждой клеточкой своего недавнего трупа и был почти весел. Но Доктор!..
— Он меня подставил, Марвин, — пытался объяснить он необъяснимое. — Вы еще не знаете, дружище, что это за фрукт!.. И потом у меня к нему еще масса вопросов! — добавил он, подумав о том следе в своем замке нейтрализации, после которого дыры преследовали его, как вши крестоносцев.
Тогда, тем более, надо увидеться, недоумевал Блейк, который собственноручно доставил графа сюда, после того, как тот упал поперек свадебного стола с Ирокезом в руках. Графа уже проведали Меркин с Танером, оба Мартина, Фарон, который влил ему какую-то терпкую микстуру и навел с помощью травников ванну, так как принимать услуги сэра Джулиуса граф отказался наотрез.
— Ладно! — махнул рукой Фома. — Я с ним потом разберусь, пейте и будьте здоровы!..
— Ну и что тут было без меня? —
