также продолжаешь привязываться к прошлому.
Вместо желтого вспыхнул зеленый свет, и из руки демона вылетело несколько призрачных огоньков [109], которые тут же подхватил ветер. Глаза Хоцзучжоу округлились, и он бросился их ловить.
– Ланьли-и-и-и! Ланьли, стой!
По холму пронесся еще один голос, который прозвучал, как рык разъяренного тигра:
– Хэйфэн!
Сянцзян обернулся на зов и вдали увидел фигуру юноши – Мэн Чао. Еле стоя на ногах и задыхаясь, он вскинул перед собой лук и снарядил его стрелой. Раздался свистящий звук, а после возглас пикирующей птицы.
Недолго думая, демон Тьмы схватил Хоцзучжоу за плечо и поставил его перед собой. Стрела попала прямо в заклинателя, и оттого Мэн Чао рассвирепел сильнее. Он выставил лук вновь и скомандовал:
– Хосунъя… обратно!
Однако оружие ослушалось хозяина, и стрела замертво встала посреди груди демона.
Возможно, это произошло потому, что Мэн Чао выпустил стрелу навскидку, а возможно потому, что… ее кто-то удерживал!
Хоцзучжоу опустил глаза, и перед ним открылась пугающая картина: длинная стрела в его груди была как живая, своей мощью она вырывалась вперед, при этом разрывая грудную клетку, как дикий зверь. Но ей все равно что-то мешало двинуться дальше.
За спиной Хоцзучжоу проскрипел холодный голос:
– Мокуан был бы счастлив, узнав, как его возвращения многие ждут… Но мы же ему об этом не расскажем, верно? Не переживай, я не оставлю тебя в беде.
Последняя фраза не звучала как желание спасти бывшего товарища. Сделав шаг назад, Сянцзян выдернул стрелу, которую все это время удерживал, после чего отпустил ее, и та, словно птица в свободном полете, взмыла обратно к хозяину. Он вновь обратился к Хоцзучжоу:
– Нравится мое проклятие? К сожалению, оно очень губительно…
Тело заклинателя прошиб леденящий холод, который заглушил всю боль от раны. Каждой мышцей он ощущал, как что-то проникает в глубь грудной клетки. Демон застыл на месте, не в силах даже пошевелить губами, а после его, как и Ланьли, заволокла тьма. Спустя секунду в сжатой руке Сянцзяна вновь оказались призрачные огоньки, которые медленно ускользали сквозь холодные пальцы.
Мэн Чао поспешно зарядил лук. Натянутая тетива от предвкушения выпустить свирепую стрелу задрожала, издавая глухой звон над ухом лучника. Он прищурился, чтобы на этот раз одним выстрелом сразить врага, но был поражен услышанным: небеса наполнились гулким хрустом, как от треснувшей пополам глыбы льда.
Вмиг вокруг столицы образовалась невиданных размеров стена, которая не прекращала тянуться ввысь. На ней виднелись узоры прорастающей вверх лозы. Поднимаясь, трескаясь тут и там, она росла и в мгновение ока завернулась в центре, теперь походя на невиданных размеров колпак от посуды. «Колпак», который вот-вот накроет всю столицу разом!
Купол почти захлопнулся. Лоза пробиралась все выше, стебли переплетались, как жизни и судьбы смертных, разрастались, а после покрывались пестрыми желтыми цветами хризантем. Когда первые лепестки коснулись земли, Мэн Чао прошептал:
– Двухсотлетняя…
Взор Сянцзяна был прикован к другому: что-то вырвалось из-под земли и обвивало тела Хоцзучжоу и Ланьли, ломало их кости и разрывало ткани. Растения пробивались вновь и вновь, будто по чьей-то воле. Корни начали цепляться и за сапог Сянцзяна. Он вырвал ногу из окрепших стеблей, напоминающих цепкие лапы, и принял личину ворона. Птица взмыла к верхушке купола, и юноша внизу закопошился.
Мэн Чао пришел в себя и вновь натянул тетиву. Струна лука загудела от легкой дрожи в его руке. С каждой секундой цель все отдалялась, а взор затуманивали опавшие лепестки.
Наконец орудие не выдержало больше, и, когда стрела взмыла в небо, раздался крик недовольной сойки. Свист оружия по щелчку пальца приблизился к птице, и все, что Сянцзян успел, это отклониться в сторону. Стрела пролетела мимо, однако все же зацепила крыло. Не достигнув верхушки купола, он врезался в куст лозы и пробил ее своим телом насквозь. Из того места, где сейчас пропал ворон, посыпались цветы с поломанными ветками.
Не веря собственным глазам, Мэн Чао застыл. Он тихо проговорил «Хосунъя», и его лук вернулся на пояс в виде меча дао. Ошибочно полагая, что Хоцзучжоу и Хэйфэн – это один и тот же демон, Мэн Чао подбежал к телу заклинателя огня. Перевернув его лицом к себе, юноша принялся кричать:
– Вставай… Ты… Ты же, мать его, восставший Хэйфэн! Так почему умер и не забрал свое проклятие вместе с собой?! – Чуть ли не плюясь кровью от злобы, Мэн Чао пару раз встряхнул обмякшее тело за грудки. – Ты перечеркнул жизнь всему семейному древу Мэн! Сжег дотла границы Юга и Востока, а теперь еще и клан Луань решил уничтожить?! – Ударив пару раз головой мертвеца о землю, он склонился: – Я свою жизнь поставил на кон, чтобы встретиться с тобой… Жизнь! Слышишь? А ты, дрянь нечестивая, решил отделаться легкой смертью?! Вставай… Вставай сейчас же… и… верни все как было… верни…
Обессилив, Мэн Чао поднял голову к небу и взмолился:
– Госпожа! Прошу, остановитесь! Хватит… Если и вы покинете нас, уйдя из жизни с главой, то как быть нам? Как быть молодой госпоже? Вы же… для Ай… единственный смысл жизни…
Глава 31
Часть 1
Скрытая печаль имеет облик
Не хватало всего пары часов до рассвета, чтобы наконец проводить ужасную и бессонную ночь за ворота, а за ней встретить новый день. День, когда каждая живая душа сможет спокойно присесть, вздохнуть и уже после, осознав все произошедшее сполна, удариться в скорбь. Но свет от первых лучей солнца еще не пролился, а люди уже горестно плакали, перекрикивая друг друга. Эта ночь траурным покрывалом опустилась на головы всех жителей Востока.
Многие комнаты западной части поместья Луань превратились в склеп. Запах смерти и крови пропитал эти стены. Какой-то забредший туда человек мог спокойно потерять сознание от увиденного: целый погост уложенных рядами мертвых мужей.
Когда генералы несли холодное тело владыки, каждый из них не стесняясь рыдал и приносил искренние извинения, проклиная себя за то, что они не отдали свою жизнь взамен его. Но в момент, когда они оказались внутри главных покоев, их плач утих, а собственные тела чуть не рассыпались прахом, узрев, что и тело госпожи завяло после того, как испустило дух.
Она все еще была прекрасной барышней и, казалось, попросту крепко спала. Ее бледное лицо и стан сохранили былую красоту и молодость, запечатленную в чертах дочери. Но застывшая на безжизненных ресницах одинокая слеза сковала сердца вошедших. Каждый из генералов, взглянув на эту картину, принялся бороться с неумолимым желанием обессиленно пасть у ее кровати.
С возвращением жителей поместья клана Луань должно было возвратиться и хоть какое-нибудь ощущение спокойствия, но все было иначе. Люди выглядели хуже усопших: бледные, как листы рисовой бумаги, с красными от слез глазами и сухими, потрескавшимися и искусанными от печали губами – и это придавало поместью еще более мрачный вид. Слух о кончине двух главенствующих быстро распространился; столицу охватило отчаяние.
Несколько военных доставили молодую госпожу Луань домой, но когда та достигла своих покоев, то заперлась в них. Во всем крыле воцарилась мертвая тишина. Каждый – от слуг до служивых – в страхе, что госпожа того и гляди скончается от горя, ходил у ее дверей и молча вслушивался в надежде уловить хотя бы малейший шорох или всхлип. Но за массивными дверьми существовала одна лишь тишина, всепоглощающая и неумолимая.
Толпа у дверей все скапливалась и скапливалась.
– Что же с нашей молодой госпожой теперь будет?
– Бедняжка. Ее горе не сравнится с сотней наших. С самого рождения она не знала голоса матери, а теперь…
Одна девушка со слезами на глазах проронила:
– Горе горем, но лучший способ сейчас спасти Восток – передать власть молодой госпоже. Если промедлить… – служанка не успела договорить, как от ее слов люди пришли в ярость.
