— Я спросил…
— Я тебя слышал, сэй. Твоя винтовка в отличном состоянии. Что же касается бочкострелов… — он покачал головой. — Вот этот, с рукояткой из никеля, может стрелять. Второй можно зарыть в землю. Возможно, из него вырастет что-нибудь более полезное.
— Это очень печально, — покачал головой Эйзенхарт. — Они принадлежали моему отцу, а до того — его отцу. Находятся в семье уже восемь поколений. Появились еще до Волков. Их всегда бережно хранили и передавали любимому сыну по завещанию. Я вот очень обрадовался, когда они достались мне, а не моему старшему брату.
— У тебя был близнец? — спросил Роланд.
— Ага, Верна, — Эйзенхарт легко и часто улыбался, улыбнулся и сейчас, но улыбка под седеющими усами получилось натуженной, улыбка человека, который не хочет, чтобы другие знали о его переживаниях. — Прекрасная, как заря. Она уже десять лет, как умерла. Рано, конечно, но для рунтов это обычное дело.
— Мне очень жаль.
— Я говорю, спасибо тебе.
Красное солнце опускалось на юго-западе, окрашивая двор в цвет крови. На крыльце стояли два кресла-качалки. Эйзенхарт сидел в одном из них. Роланд, скрестив ноги, устроился на досках, приводя в порядок наследство ранчера. Тот факт, что из револьверов, возможно, никогда не стреляли, для Роланда ровным счетом ничего не значил. Нравилось стрелку чистить оружие, это занятие его успокаивало.
А потом, со скоростью, показавшейся ранчеру невероятной, Роланд собрал винтовку и револьверы, положил их на кусок оленьей шкуры, вытер руки тряпкой и сел рядом с Эйзенхартом. Он догадался, что в обычные вечера, когда ранчо не посещали высокие гости, Эйзенхарт и его жена частенько сидели на этом крыльце бок о бок, наблюдая, как солнце скатывается за горизонт, а день сменяется ночью.
Роланд порылся в кошеле, нашел кисет, достал и скрутил самокрутку из ароматного сладкого табака Каллагэна. Бумагу заметила тонкая обертка кукурузного початка. Их Роланд получил в подарок от Розалиты. Стрелок подумал, что обертка эта даже лучше папиросной бумаги и с мгновение любовался своим творением, прежде чем поднести конец к огоньку спички, которую Эйзенхарт зажег, чиркнув о шершавый ноготь. Стрелок глубоко затянулся, выдохнул облачко дыма, которое медленно поднималось в теплом, вечернем воздухе.
— Хорошо! — Роланд улыбнулся и кивнул.
— Правда? Что ж, рад за тебя. Сам-то я к табаку не пристрастился.
Амбар был куда больше дома ранчера, в пятьдесят ярдов длиной, в пятьдесят футов высотой. Перед ним, в соответствии с сезоном, часовыми стояли пугала с головами-тыквами. Над открытыми воротами сеновала выдавался вперед торец коньковой балки, к которой крепились стропила. К балке привязали конец веревки. Внизу, во дворе, мальчики сложили достаточно высокую копну соломы. Ыш стоял с одной ее стороны, Энди — с другой. Оба смотрели вверх. Бенни Слайтман взялся за свободный конец веревки, подергал, потом отступил назад, скрылся из виду. Ыш начал гавкать. Мгновение позже Бенни уже бежал вперед, обмотав кулаки веревкой, длинные волосы развевались, как флаг.
— Гилеад и Эльд! — крикнул он, с силой оттолкнувшись. И прыгнул в красный закатный воздух. Его тень поспешила за ним.
— Бен-Бен! — тявкнул Ыш. — Бен-Бен-Бен!
Мальчик отпустил веревку, плюхнулся в солому, исчез, появился, заливаясь смехом. Энди протянул ему металлическую руку, но Бенни проигнорировал ее, легко спрыгнул на утоптанную землю. Ыш, гавкая, запрыгал вокруг него.
— Они всегда так кричат в игре? — спросил Роланд.
Эйзенхарт хохотнул.
— Отнюдь! Обычно это Ориса, или Человек-Иисус, или «Хайл, Калья», или все вперемешку. Я думаю, твой мальчик много чего порассказал младшему Слайтману.
Роланд проигнорировал легкое недовольство, которое чувствовалось в ответе ранчера, наблюдая, как Джейк втаскивает веревку на сеновал. Бенни лег на спине, изображая мертвого, и Ыш тут же принялся лизать его лицо. Потом Бенни сел, смеясь. У Роланда не оставалось сомнений в том, что Энди перехватил бы мальчика, если б тот проскочил мимо копны.
К одной из стен амбара примыкал загон для рабочих лошадей. Там их уже было не меньше двадцати. Трое ковбоев в пончо и коротких сапогах вели к загону еще шесть лошадей. С другой стороны находился загон для бычков. В ближайшие недели их предстояло забить и отправить мясо вниз по реке на торговых баржах.
Джейк ретировался на сеновал, потом выскочил оттуда, крича: «Нью-Йорк! Таймс-сквер! Эмпайр-Стейт-Билдинг! Башни-близнецы! Статуя свободы!» И полетел по широкой дуге, которую «вычерчивал» свободный конец веревки. Они наблюдали, как Джейк, смеясь, исчез в соломе.
— Есть ли особая причина, по которой ты захотел, чтобы остальные двое остались у Джеффордсов? — спросил Эйзенхарт. Как бы между прочим, но Роланд почувствовал, что ответ ему небезынтересен.
— Рассредоточиться — для нас наилучший вариант. Тогда мы сможем больше увидеть и узнать. Времени в обрез. Надо принимать решения, — он говорил правду, но не всю, и Эйзенхарт, скорее всего, это понял. Он был умнее и проницательнее Оуверхолсера. И решительно выступал против оказания сопротивления Волкам, во всяком случае, пока. Тем не менее, Роланду он понравился. Здоровенный, честный, с хорошо развитым чувством юмора, свойственным потомственным крестьянам. Роланд подумал, что он может перейти на их сторону, увидев, что у них есть шанс на победу.
По пути к «Рокинг Би» они посетили полдюжины мелких ферм на берегу реки, где, в основном выращивался рис. Эйзенхарт представлял хозяев и гостей. На каждой ферме Роланд задавал те же два вопроса, что и прошлым вечером в Павильоне: «Будете ли вы так же открыты с нами, как мы — с вами? Вы видите в нас тех, кто мы есть, и принимаете, что мы делаем?» Везде ему дважды отвечали — да. Такие же ответы он получил и от Эйзенхарта. Но Роланд прекрасно понимал, что третий вопрос задавать еще рано. Пока необходимости в этом не было. У них оставалось более трех недель.
— Мы живем, стрелок, — нарушил затянувшееся молчание Эйзенхарт, — Продолжаем жить, несмотря на Волков. Когда-то был Гилеад, теперь нет Гилеада, тебе это известно лучше других, но мы живем. А вот если мы выступим против Волков, все переменится. Для тебя и твоих спутников то, что произойдет на Дуге, ровным счетом ничего не значит. Если вы выживете и победите, то продолжите свой путь. Если проиграете и умрете, нам идти некуда.
— Но…
Эйзенхарт поднял руку.
— Выслушай меня, я прошу. Можешь ты выслушать меня?
Роланд кивнул, смирившись с неизбежным. Впрочем, он полагал, что Эйзенхарту надо дать выговориться. Мальчишки, тем временем, бежали к амбару, чтобы успеть прыгнуть еще по разу. Надвигающаяся темнота грозила положить конец их играм. Стрелок задался вопросом, а каковы успехи Эдди и Сюзанны? Поговорили они с дедом Тиана? Если да, узнали что-нибудь важное?
