Ознакомительная версия.
– Хорошо, но я не даю никаких гарантий. Слышите? Никаких гарантий! Не исключено, что ей придется купить что-нибудь готовое, в обычном магазине.
– Скорее, мама, мы пропустим все на свете! – беспокоилась Верифика, пока они мчались в залу для Переноса.
– Дорогая, они знают, что мы здесь. Без нас не начнут.
Конечно, она была права. Даже самые обычные, рутинные Переносы редко обходились без кого-то из родственников: риск, пусть даже и микроскопический, что в переключателе что-то замкнет, оставался всегда. И уж совсем невероятно, чтобы кто-то из Спулов отплыл на иные берега без обязательных традиционных слов прощания, сказанных на ухо любимым голосом.
Именно этим леди-мать и занялась, закончив строфой, исстари сопровождавшей все достойные, приличные Переносы:
Да пробудишься ты мирно на дальнем берегу,
Когда иссякнет ночь;
Да не встретишь ты Вечную Зарю
В нескончаемом сне!
Последний поцелуй. Последняя загрузка с психеи Куртуазы в базовый файл. И первый укол – чтобы уснуть. Свежая покупка въехала в комнату, на сей раз одетая, с идеально уложенной прической. Изумительные зеленые глаза равнодушно и слепо таращатся в потолок, разум пуст – чаша, ждущая, когда в нее хлынут триллионы бит данных, которые и были Куртуазой Спул. Загрузка в новый облик заняла чуть больше минуты. Зрачки сжались, нервные цепочки ожили, тело сотряс спазм, и высокую девушку быстро укатили из комнаты для комплексного когнитивного тестирования – но не раньше, чем она взглянула в лицо матери (не сильно старше ее собственного) и улыбнулась.
Несколько минут в мире было две Куртуазы Спул: та, что пониже ростом, – кареглазая, та, что повыше, – зеленоглазая. Но после того как неврологические и физические тесты подтвердили, что Перенос прошел успешно, осталась лишь одна: Куртуазе Первой, или резерву, как она теперь называлась, сделали еще один укол, который остановил ее сердце.
Она умерла.
И осталась жива. В теле, выбранном исключительно для свадьбы. В теле с глазами любимого Бенефицием цвета. В копии копии копии копии копии копии копии копии оригинала, которому ее мать подарила жизнь столько жизней назад. И это все еще была Куртуаза.
– Не знаю… – протянула она на следующее утро, разглядывая себя в зеркале. – В витрине лица всегда выглядят как-то по-другому. Нос был не такой узкий, а скулы что-то уж слишком выдаются. Может, поискать новое?
Меньше, чем через час, она отправлялась на Луну. Времени искать еще один облик не оставалось совсем, да и вообще-то Перенос разрешается только раз в пять лет: выращивать неодушевленные человеческие тела – знаете ли, дело трудное и дорогостоящее. Впрочем, за соблюдением этого последнего правила по счастливому совпадению следил Комитет по надзору за поведением, который по не менее счастливому совпадению возглавлял не кто иной, как Омнином Спул, который уже по совершенно счастливейшему совпадению был отцом глядевшейся в зеркало зеленоглазой красотки, которая, по совпадению, счастье которого не лезло ни в какие ворота, была его самой любимой дочерью. Разумеется, если деточка хочет новую внешность, она ее получит.
Куртуаза повернулась к персональной ассистентке, персисту, на сленге Семейств, хорошенькой юной девушке по имени Джорджиана, чья семья вот уже десять поколений верно служила Спулам, – и спросила, что она думает.
– Думаю, это очень красиво, – сказала та. – Гораздо красивее прошлого облика.
– Я не с прошлым сравниваю, – нетерпеливо перебила ее Куртуаза.
Тут она умолкла, потому что в ментбокс ей свалилось послание от матери. Пронзительный голос неприятно зазвенел между висками: «Сорок пять минут до старта, дорогая. Тик-так, тик-так!»
– Давай по существу, Джорджиана. Говори правду, не бойся ранить мои чувства, они как-нибудь переживут.
– Ни один новый облик не совершенен, – осторожно сказала девушка. – Но вот эти глаза – совершенно идеального зеленого цвета. Платье к ним чудесно подойдет.
– Ах, Джорджиана, – молвила Куртуаза, щипая себя за кончик нового носа, а потом нажимая на него, чтобы как следует обрисовать в зеркале ноздри, – я иногда так завидую вам, финитиссиум, правда-правда. У вас только одно тело и нет нужды снова и снова терпеть эту агонию.
– Одно тело, одна жизнь, – почти про себя пробормотала Джорджиана.
Только Семейства могли позволить себе плюнуть смерти в лицо. Жизнь подавляющего большинства до сих пор имела предел – оттого их и звали (пусть немного снисходительно и самую малость презрительно), финитиссиум, обреченные на конец. Придет день, и Джорджиана будет уже слишком стара и слаба, чтобы служить Куртуазе. Тогда ее отошлют доживать свой век в Доме для Престарелых Персистов и заменят кем-нибудь помоложе – если повезет, из ее же семьи, возможно, внучкой. Если Джорджиане опять же повезет обзавестись таковой. Быть персистом – завидная доля. Частные апартаменты в строго охраняемой семейной усадьбе – не какая-нибудь лачуга в окружавшем город поясе трущоб, среди открытой канализации и куч мусора, где рыщут банды, заправляющие всем в гетто. К такой работе прилагалась бесплатная медицинская помощь, включая окулиста и дантиста, не говоря уже об образовании, если ты его хотел. Джорджиана ужасно гордилась, что в своей семье первой научилась читать и писать. Она даже немного умела по-куртуазному, к большой радости госпожи, и освоила этот язык исключительно чтобы радовать ее: пока Куртуаза счастлива, Джорджиана могла не бояться за свое благополучие.
– Зачем я все это делаю, Джорджиана? – задумчиво продолжала тем временем Куртуаза. – Чтобы доставить удовольствие отцу? Чтобы заткнуть идиотов, которые надо мной смеются? Чтобы семья не волновалась из-за еще одной сорванной свадьбы? Мне всего четыреста девяносто восемь лет! – вскричала она, глядя на восемнадцатилетнее личико в зеркале. – Я слишком молода, чтобы идти замуж!
– Вы его любите? – тихонько спросила Джорджиана.
– Кого люблю? Ах, Бенефиция? Ну, конечно. Примерно так же, как прочих, за кого думала выйти.
– Ну, значит, затем вы все это и делаете.
– Все это кажется таким бессмысленным. Ты знаешь, сколько раз женился мой папа? Сорок четыре. Сорок четыре раза, Джорджиана! Люди меняют супругов чаще, чем гардероб. И всякий раз говорят: «Это тот самый! Вот человек, с которым я хочу провести вечность!» А потом проходит каких-нибудь сорок-пятьдесят лет, и вас уже тошнит друг от друга – я имею в виду, действительно тошнит, – и вот ты уже ищешь новую «настоящую любовь». Что хорошего в вечности, если постоянно то влюбляться, то разлюбляться, вот о чем я тебя спрашиваю? Радость. Отчаяние. Желание. Отвращение. Возбуждение. Скука. С браком пора покончить, вот мое мнение. От него в мире только еще больше недовольства и одиночества.
– Но ведь шанс все равно остается, разве нет? – возразила Джорджиана.
– Шанс на что?
– Что рано или поздно вы действительно встретите того, с кем пожелаете провести вечность.
Куртуаза обдумывала это целую долгую секунду.
– Да что ты знаешь о вечности! – отмахнулась она наконец. – Ты же смертная, а только смертные могут позволить себе оставаться романтиками. Победив смерть, мы казнили любовь.
Но даже пока с ее розовых уст срывались эти жесткие слова, что-то внутри Куртуазы трепетало и бунтовало. Бесконечная жизнь бесконечно умножала вероятности всего, в том числе и самой невероятной вещи на свете – любви, которая будет жить дольше звезд. А вдруг Бенефиций – и правда тот, от кого она никогда не устанет, с кем будет идти рядом, пока само солнце не сожжет все свое топливо и не умрет? Сколько продлится их любовь? Миллиард лет? Десять миллиардов? Пока Вселенная не станет черной и холодной? Пока они вдвоем не увидят, как мигнет и погаснет последняя в мире звезда?
Джорджиана присела рядом и погладила золотистый шелк ее волос.
– Просто я верю в любовь, – сказала она.
Моргая, чтобы не пустить на волю слезы, Куртуаза прошептала:
– Невзирая на вечную жизнь?
– Невзирая на вечную жизнь, – отвечала служанка. – И как раз из-за нее.
Два дня спустя Куртуаза Спул вышла замуж за Бенефиция Пейджа.
Оглядываясь назад через три миллиарда лет, Бенефиций все еще не мог понять, как так получилось, что он влюбился – в первый и единственный раз в жизни. Причина никогда ему не давалась, зато он с точностью до минуты помнил, когда все произошло.
Семь с небольшим утра где-то в начале мая через четыре года после свадьбы. По привычке, он встал на заре, оставив Куртуазу досыпать, и вышел насладиться мгновениями одиночества на балконе. Там он обычно пил кофе и параллельно загружал в ментбокс ленту утренних новостей, любуясь изумительной панорамой восхода за рекой. Первое золото солнца отражалось в черных водах внизу и красиво пронзало струи дыма, лениво поднимавшиеся от костров в раскинувшихся на мили и мили жилых кварталах.
Ознакомительная версия.
