– А с нами остались старые, – сказал Агго. – Испуганные, слабые и больные. И мы, поклявшиеся. Мы остаемся.
– Они увели стада кхала Дрого, кхалиси, – сказал Ракхаро, – нас было мало, и мы не смогли остановить их. Сильный вправе отбирать у слабого. Они увели с собой и рабов, твоих и кхала, но все же кое-кого оставили.
– А Ероих? – спросила Дэни, вспомнив то испуганное дитя, которое спасла у стен города ягнячьих людей.
– Ее взял Маго, теперь он кровный наездник кхала Чхако, – сказал Чхого. – Он брал ее так и эдак, а потом отдал своему кхалу, а Чхако отдал своим кровным. Их было шестеро. Закончив, они перерезали ей горло.
– Так было ей суждено, кхалиси, – сказал Агго.
«Если оглянусь, я пропала».
– Жестокая судьба, – проговорила Дэни. – И все же не столь жестокая, как та, что ожидает Маго. Обещаю вам перед богами старыми и новыми, перед богами конного и ягнячьего народа, перед всяким живым богом. Клянусь в этом Матерью Гор и Чревом Мира. Перед тем, как я закончу с ними, Маго и ко Чхако будут умолять о таком милосердии, какое они показали Ероих.
Дотракийцы неуверенно переглянулись.
– Кхалиси, – принялась объяснять служанка Ирри, словно бы обращаясь к ребенку, – ко Чхако теперь кхал, он правит двадцатью тысячами всадников.
Она подняла голову.
– А я Дэйнерис Бурерожденная. Дэйнерис из дома Таргариенов, наследница Эйгона Завоевателя, Мэйгора Жестокого и старой Валирии. Я – дочь дракона и клянусь перед вами, что этим людям суждена жестокая смерть. А теперь проведите меня к кхалу Дрого.
Он лежал на голой ржавой земле, глядя на солнце. Дюжина кровавых мух ползала по его телу, но кхал не замечал их. Дэни отогнала насекомых и стала на колени возле мужа. Глаза Дрого были широко открыты, но он не видел ее, и Дэни сразу поняла, что кхал слеп. Она прошептала его имя, но он не услышал. Рана на груди зажила насколько возможно, на ее месте был ужасный серо-красный шрам.
– Почему он здесь один, на солнце? – спросила она.
– Похоже, ему нравится тепло, принцесса, – проговорил сир Джорах. – Глаза кхала следуют за солнцем, хотя он его не видит. Он может даже ходить. Он идет туда, куда его ведут, но не дальше. Он ест, если класть ему пищу в рот, пьет, если лить ему воду в губы.
Дэни ласково поцеловала свое солнце и звезды в лоб и встала перед Мирри Маз Дуур.
– Мэйга, твое волшебство слишком дорого стоит.
– Но кхал жив, – сказала Мирри Маз Дуур. – Вы просили, чтобы он жил, и заплатили за это.
– Но это не жизнь для такого человека, как Дрого. Его жизнь – это смех, мясо, жарящееся на костре, и конь под седлом. Он жил, встречая врага аракхом в руке и колокольчиками, звенящими в волосах. Он жил своими кровными и мной, и сыном, которого я должна была родить ему.
Мирри Маз Дуур промолчала.
– Когда он станет таким, как прежде? – потребовала ответа Дэни.
– Когда солнце встанет на западе и опустится на востоке, – сказала Мирри Маз Дуур. – Когда высохнут моря, и ветер унесет горы, как листья. Когда чрево ваше понесет вновь, и вы родите живого ребенка. Тогда он вернется, но не раньше.
Дэни махнула сиру Джораху и всем остальным:
– Оставьте нас. Я хочу поговорить с этой мэйгой наедине.
Мормонт и дотракийцы отступили.
– Ты знала, – сказала Дэни, когда все ушли. Ее терзала боль изнутри и снаружи, но ярость придавала ей силы. – Ты знала, что я покупаю, и знала цену, и все же позволила мне заплатить ее.
– Они не должны были сжигать мой храм, – мирно ответила тяжелая плосконосая женщина. – Это прогневало Великого Пастыря.
– Бог тут не при чем, – с холодом в голосе сказала Дэни. «Если оглянусь, я пропала». – Ты обманула меня. Ты убила дитя во мне.
– Жеребец, который покроет весь мир, теперь не сожжет ни одного города. Его кхаласар не втопчет в пыль ни одной страны.
– Я заступилась за тебя, – сказала она с болью в голосе. – Я спасла тебя.
– Спасла меня? – Лхазарянка плюнула. – Трое всадников взяли меня, и не как мужчина берет женщину, а сзади, как пес поднимается на суку. Четвертый был во мне, когда ты ехала мимо. Когда же ты спасла меня? Я видела, как сгорел дом моего бога, в котором я исцелила несчетное множество добрых людей. Мой дом они тоже сожгли; я видела на улицах груды голов, а среди них голову пекаря, который пек мне хлеб, и голову мальчика, которого я спасла от слепоты всего три луны назад. Я слышала плач детей, которых всадники гнали кнутами. Скажи мне еще раз, что ты спасла?
– Твою жизнь.
Мирри Маз Дуур жестоко расхохоталась:
– Погляди-ка на своего кхала и увидишь, чего стоит жизнь, когда погибло все остальное.
Крикнув мужей своего кхаса, Дэни приказала связать Мирри Маз Дуур по рукам и ногам, но мэйга только улыбнулась, когда ее уводили, словно бы они разделяли общую тайну. Еще слово, и Дэни приказала бы срубить ей голову… но что она тогда получит? Голову? Если жизнь ничего не стоит, что тогда смерть?
Они привели кхала Дрого назад в ее шатер, и Дэни приказала наполнить ванну, но на сей раз в воде не было крови.
Она сама выкупала кхала, смыла грязь и пыль с его рук и груди, обтерла его лицо мягкой тканью, вымыла длинные черные волосы и чесала их, пока они вновь не заблестели, как раньше. Когда она закончила, уже давно стемнело, и Дэни обессилела. Она прервалась, чтобы поесть и попить, но сумела лишь съесть кусочек инжира и выпить глоток воды. Сон был бы облегчением, но она и так спала достаточно долго… точнее говоря, слишком долго. Эту ночь она должна посвятить Дрого – ради всех ночей, что были у них, и тех, что, может быть, еще будут.
Уводя кхала во тьму, она вспомнила их первую поездку по ночной степи, ведь дотракийцы верили, что все важные события в жизни человека должны совершаться под открытым небом. Она сказала себе, что есть силы, более могущественные, чем ненависть, и чары древнее и вернее тех, которым мэйга научилась в Ашае. Ночь выдалась темной, безлунной, на небе искрились звездные мириады. Дэни усмотрела в этом предзнаменование. Здесь их не ждало мягкое одеяло травы – лишь жесткая пыльная земля, усеянная камнями. Ветер не шевелил деревья, и ручей не прогонял ее страхи своей тихой музыкой.
Дэни решила, что довольно будет и звезд.
– Вспомни, Дрого, – прошептала она. – Вспомни о нашей первой поездке в день свадьбы. Вспомни ночь, в которую мы зачали Рэйго, когда кхаласар окружил нас и ты глядел мне в лицо. Вспомни, какой чистой и прохладной была вода в Чреве Мира. Вспомни, мое солнце и звезды, вспомни и вернись ко мне.
Из-за родов внутри у нее слишком саднило, чтобы принять его в себя, как она хотела бы, но Дореа научила ее другим способам. Дэни пользовалась руками, ртом, грудями. Она царапала его ногтями, покрывала поцелуями, шептала, молилась, рассказывала ему истории, и под конец он весь был омыт ее слезами. Но Дрого не чувствовал ее, не говорил и не восстал.
Когда блеклый рассвет забрезжил над пустым горизонтом, Дэни поняла, что Дрого навсегда ушел от нее.
– Когда солнце встанет на западе и опустится на востоке, – повторила она со скорбью. – Когда высохнут моря и ветер унесет горы, как листья. Когда чрево мое понесет вновь, и я рожу живого ребенка. Тогда ты вернешься, мое солнце и звезды, но не раньше.
«Никогда, – выкрикнула тьма, – никогда, никогда, никогда!»
Внутри шатра Дэни отыскала набитую перьями подушку из мягкого шелка. Прижав ее к груди, она вернулась к Дрого, к своему солнцу и звездам. «Если оглянусь, я пропала». Ей было больно ходить, хотелось спать, спать и ничего не видеть во сне.
Встав на колени, она поцеловала Дрого в губы и прижала подушку к его лицу.
Тирион
– Они захватили моего сына.
– Истинно, милорд, – отозвался гонец голосом тусклым от утомления. Полосатый вепрь Крейкхолла на груди его порванного сюрко наполовину скрывался за пятнами засохшей крови.
