Там, где в океан впадала река, приютилась глинобитная деревушка. На берегу лежали две лодки-долбленки – выдался безветренный день, и рыбаки дружно отправились на промысел. Ушло и большинство женщин – возделывать клочки земли на краю мангрового болота, где они выращивали тыкву-горлянку, кабачки, картофель и хлопок. Курился дымок – кто-нибудь из пожилых всегда поддерживал огонь в общинном очаге. Оставшиеся в деревне женщины и старики хлопотали по хозяйству, а дети, кто постарше, приглядывали за теми, кто помладше. Здешние жители носили короткие юбки, вязанные из растительного волокна, и украшения из ракушек, зубов и перьев. По всей деревне звучали разговоры и смех.
В дверях одной из хижин, подобрав под себя ноги, сидел горшечник. Сегодня он не лепил на гончарном круге горшки и миски, не обжигал их в печи, а молча смотрел на звезды.
После того как он освоил местный язык и принялся мастерить свои диковины, деревенские жители зауважали его – здесь всегда ценили толковых людей. Горшечник не чурался общения, но иногда замыкался в себе. Может, он в такие часы придумывал новую изящную вещь, а может, разговаривал с духами. Он не был похож на местных жителей – высоченный, бледнокожий, светловолосый, сероглазый и пышноусый. И всегда в накидке – почему-то солнце обжигало его сильнее, чем других.
В доме сидела его жена и толкла в ступе семена диких трав. Двое выживших детей спали.
Послышались крики – с огородов возвращались женщины. Остававшиеся в деревне люди поспешили навстречу, надо же было узнать, в чем дело. Пошел за ними и горшечник.
Берегом реки к деревне приближался незнакомец.
Сюда нередко наведывались чужаки, в основном купцы с товарами, но этого человека не знал никто. Он был очень похож на жителей деревни, разве что мускулистее. А вот наряд отличался сильно. На бедре у пришельца висели ножны, в них что-то поблескивало.
Откуда он тут взялся? Уж точно не пешком пришел в долину – его бы еще вчера заметили охотники.
Приблизившись, незнакомец что-то выкрикнул, и женщины ответили испуганным визгом. Старики отогнали их, а сами ответили на приветствие гостя должным образом.
Подошел горшечник.
Тамберли и разведчик долго присматривались друг к другу. Пришелец явно принадлежал к той же расе, что и жители рыбацкой деревни.
Горшечник подивился тому, как спокойно воспринял его разум случившееся. А ведь это конец долгого ожидания, исполнение главной мечты.
Все правильно. Ни к чему лишний раз будоражить людей, даже если это первобытные люди каменного века. Можно было бы обойтись и без оружия, что на бедре у этого парня.
Разведчик кивнул.
– Чего-то подобного я и ожидал, – старательно проговорил он. – Вы меня понимаете?
Темпоральный язык въелся американцу в плоть и кость. Но ведь это было…
– Понимаю, – ответил Тамберли. – Добро пожаловать. Это вас я ждал… семь лет, кажется?
– Меня зовут Гийом Сиснерос. Родился в тридцатом веке, но работаю на Универсариум Халла.
«К тому времени человечество уже обладало технологией для хронопутешествий, – сообразил Тамберли, – и заниматься этим можно было открыто».
– А я Стивен Тамберли из двадцатого века, полевой историк Патруля.
Сиснерос рассмеялся:
– Обмен рукопожатиями был бы сейчас вполне уместен.
На горшечника и чужеземца в благоговейном молчании смотрели туземцы.
– Итак, вы здесь застряли? – задал Сиснерос риторический вопрос.
– Да. Необходимо сообщить Патрулю. Доставьте меня на базу.
– Разумеется. Километрах в десяти отсюда я спрятал на берегу реки темпороллер. – Сиснерос чуть помедлил и добавил:– Собирался выдать себя за бродягу, пожить тут и решить, если получится, археологическую загадку. Но как я теперь догадываюсь, загадка возникла благодаря вам.
– Вы правы, – кивнул Тамберли. – Сообразив, что без посторонней помощи мне отсюда не выбраться, я вспомнил о культуре вальдивия.
– Самая древняя керамика западного полушария, – подхватил Сиснерос. – Почти точно копирует японскую керамику древнего периода Дзёмон. По общепринятой версии, какую-то рыбацкую лодку перенесло ветром через Тихий океан; найдя прибежище на этих берегах, японцы обучили местных гончарному делу. Но очень уж много натяжек. Все-таки восемь тысяч морских миль – можно ли выжить в таком путешествии? И как случилось, что рыбаки владели сложнейшим для того времени ремеслом, которым в их родной стране занимались только женщины?
– Да, я делал японскую керамику и ждал, когда ею кто-нибудь заинтересуется в будущем и отправится сюда, чтобы проверить.
По большому счету он даже не нарушил охраняемый Патрулем закон. У этого закона довольно гибкие рамки, а в сложившихся обстоятельствах важнее всего было вернуться.
– Очень умно, – кивнул Сиснерос. – Как вам тут жилось?
– Местные рыбаки – милейшие люди, – ответил Тамберли.
«Предстоит тяжелейшее расставание с Аруной и малышами, – думал он. – Эх, был бы я святым, ни за что бы не согласился на предложение ее отца, не взял бы ее в жены. Но семь лет – огромный срок, да и не было уверенности, что робинзонада когда-нибудь закончится. Здешняя семья будет по мне тосковать, но я оставляю достаточно добра, чтобы Аруна вскоре обзавелась новым мужем, сильным и добычливым. Скорее всего, это будет Уламамо. И они проживут свой век в достатке и радости, ничуть не хуже, чем их соплеменники. И пожалуй, не хуже, чем многие люди в далеком будущем».
Тамберли и не мог до конца избавиться от сомнений и угрызений совести. И знал, что никогда не сможет. Но в его сердце уже проснулась радость.
«Я возвращаюсь домой».
Мягкий свет, тонкий фарфор, столовое серебро, узорное стекло. Не знаю, считается ли «Эрни» лучшим рестораном в Сан-Франциско – это дело вкуса, – но он несомненно из десятка лучших. Мэнс, правда, говорил, что хотел бы побывать со мной в семидесятых годах двадцатого века и сводить в «Мингей-Йа» – до того, как заведение сменило хозяев.
Он поднимает бокал хереса и произносит:
– За будущее!
– И за прошлое, – добавляю я.
Чокаемся. Ах, как вкусно!
– Вот теперь можно перейти к беседе. – Когда Мэнс Эверард улыбается, на лице пролегают складки. И он уже не кажется таким простым и добродушным. – Жаль, что нам не удалось поговорить раньше. Я скакал во времени, как блоха на сковородке, – требовалось свести в этом деле концы с концами. Только и успел, что позвонить вам. Надо же было сообщить, что дядя цел и невредим, а заодно пригласить вас на ужин.
– Но почему нельзя было сначала сделать это, а потом перепрыгнуть на несколько часов назад? – дразню его я. – Чтобы снять меня с крючка?
Он делается еще серьезнее. А сколько сожаления в его голосе!
– Нет, мы не можем срезать углы. Патрульным не запрещены увеселительные прогулки – при условии, что не будет причинно-следственной путаницы.
– Мэнс, я, вообще-то, пошутила. – Дотягиваюсь до его руки, глажу. – Но согласитесь: я честно заработала хороший ужин.
А также платье в обтяжку, что на мне, и новую прическу.
– Да, заработали, – произносит он с облегчением, удивительным для крутого парня и сурового блюстителя закона в пространственно-временной реальности.
Но хватит сантиментов. Слишком много вопросов надо ему задать.
– Что с дядей Стивом? Я знаю с ваших слов, что его спасли, но хотелось бы услышать, где он сейчас.
Мэнс посмеивается:
– Да разве теперь это имеет значение? Ну, где-то, когда-то у нас есть специальная база для вернувшихся с задания оперативников. Там мы приходим в себя и составляем отчеты. Стивен получит длительный отпуск и проведет его с женой в Лондоне, после чего вернется к работе. Он обязательно увидится и с вами, и с другими родственниками. Всему свое время.
– А… потом?
– Потом мы закончим эту историю, которая не обошлась без вашего участия. И закончим таким образом, чтобы структура времени ни в малейшей степени не пострадала. Фрай Эстебан Танаквил и дон Луис Кастелар будут отправлены в тысяча пятьсот тридцать третий год, в Кахамарку, и снова окажутся на запертом складе среди индейских сокровищ – через минуту-другую после того, как были захвачены экзальтационистами. Они просто выйдут из здания, и все.
Я хмурюсь.
– Гм… Помнится, вы рассказывали, что охрана встревожилась и осмотрела помещения склада, но никого там не нашла, и поднялся жуткий переполох. Вы и это можете отменить?
Он сияет.
– Какая умница! Отличный вопрос. Действительно, в подобных случаях, когда прошлое деформировано, Патруль вынужден аннулировать дальнейшие события. Мы, если можно так выразиться, восстанавливаем оригинальную историю, причем с максимальной точностью.
В моей душе что-то просыпается. Жалость?
– Ну а дон Луис? После того, как он столько увидел и понял?
Мэнс делает глоток, и крутит ножку бокала в пальцах, и глядит на жидкость цвета янтаря.
