Поэтому я вздохнул с огромным облегчением, когда спустя месяц после моего возвращения домой я наконец получил письмо от Эммы. Оно было коротким и беззаботным. Она рассказывала, как идет процесс восстановления, и интересовалась, как дела у меня. Обратным адресом был почтовый ящик в Лондоне, который, как пояснила Эмма, находился достаточно близко к входу в Дьявольский Акр, что позволяло проверять его довольно часто, ненадолго выбираясь в настоящее. Я ответил в тот же день, и вскоре мы уже обменивались двумя или тремя письмами в неделю. Обстановка дома становилась все более удушающей, и переписка превратилась для меня в глоток свежего воздуха.
Я не мог допустить, чтобы хоть одно из писем попало в руки родителей, поэтому каждый день подстерегал почтальона и выбегал ему навстречу, как только он появлялся в конце подъездной дорожки. Я предложил Эмме переписываться по электронной почте, что было бы безопаснее и быстрее, и исписал несколько страниц, пытаясь объяснить, что такое Интернет и как найти общественное интернет-кафе и создать электронный адрес, но это было безнадежно – она никогда в жизни даже не видела клавиатуру. Но письма от нее стоили того риска, которому я себя подвергал. Кроме того, я начал получать удовольствие от писем, написанных от руки. Держа в руках предмет, к которому прикасался и на котором писал любимый человек, я испытывал какие-то совершенно особые чувства.
В одно из писем она вложила несколько снимков и написала:
Дорогой Джейкоб, у меня снова интересные новости. Помнишь людей, которых мы видели в шкафах? Бентам сказал, что это восковые куклы. Ну так вот, он солгал. Он похитил их в разных петлях и с помощью порошка Матушки Пыли поддерживал в состоянии анабиоза. Мы предполагаем, что он пытался запустить свою машину, используя в качестве батарей разные виды странных людей, но это не срабатывало, пока ты не привел свою пустóту. Как бы то ни было, Матушка Пыль призналась, что обо всем знала, и это объясняет ее странное поведение. Думаю, Бентам каким-то образом ее шантажировал или угрожал причинить какой-то вред Рейналдо, если она ему не поможет. В любом случае, она помогала нам их всех разбудить и вернуть в родные петли. Это просто безумие какое-то!
Мы также используем Панпетлекон для того, чтобы исследовать разнообразные места и знакомиться с новыми людьми. Мисс Сапсан считает, что нам полезно узнать, как живут другие странные люди в разных уголках мира. В доме Бентама я нашла фотоаппарат и во время нашей последней вылазки взяла его с собой. Вкладываю в письмо несколько фотографий. Бронвин говорит, что из меня может получиться неплохой фотограф!
Я безумно по тебе скучаю. Я знаю, что мне не следует такого писать… от этого только хуже. Но иногда я ничего не могу с собой поделать. Может, ты смог бы как-нибудь приехать в гости? Мне так бы этого хотелось. Или может быть.
Она зачеркнула или может быть и написала: Ой, меня зовет Харон. Он уезжает, а я хотела, чтобы это письмо ушло с сегодняшней почтой. Пиши!
С любовью, Эмма.
Что означало это «или может быть»? – спрашивал я себя.
Я начал перебирать присланные ею фотографии. На обороте каждой из них было короткое описание. На первом снимке две викторианские леди стояли на фоне полосатой палатки под вывеской ДИКОВИНКИ. На обороте Эмма написала: Мисс Боболинк и мисс Гагара организовали передвижную выставку некоторых артефактов Бентама. Теперь, когда странные люди получили возможность путешествовать, эта выставка пользуется огромным успехом. Большинство из нас почти не знакомо с нашей собственной историей…
Далее шла фотография нескольких человек, спускающихся по узкой лестнице на пляж, где их ожидала весельная лодка. На берегу Каспийского моря есть очень милая петля, – писала Эмма, – и на прошлой неделе Ним и некоторые имбрины отправились туда покататься на лодке. Хью, Гораций и я тоже были с ними, но предпочли подождать их на берегу. Спасибо, но мы сыты лодками по горло.
На последнем фото были изображены две соединенные друг с другом девочки с огромными белыми бантами в длинных волосах цвета воронова крыла. Они сидели рядом, раздвинув руками одежду на животе, чтобы продемонстрировать часть их общего торса. Карлотта и Карлита соединены друг с другом, – прочитал я на обороте. – Но это не самая странная их черта. Их тела производят вязкий клей. Когда он высыхает, то становится тверже цемента. Енох сел на этот клей, и его задница на целых два дня приклеилась к стулу! Я думала, что он лопнет от злости. Жаль, что ты этого не видел…
Я тут же написал в ответ: Что ты имела в виду, написав «или может быть»?
Прошло десять дней, но ответа не было. Я волновался, думая о том, что, возможно, она сочла, что в своем последнем письме зашла слишком далеко, нарушив наше соглашение о дружбе, и теперь пытается отстраниться. Я боялся, что ее следующее письмо уже не будет подписано «С любовью, Эмма». А ведь я так ждал этих трех коротких слов. Еще через две недели я начал сомневаться, что следующее письмо вообще когда-нибудь придет.
А затем нам перестали приносить почту. Я как одержимый ждал появления почтальона и, не дождавшись его четыре дня подряд, понял, что что-то не так. Мои родители всегда получали тонны каталогов и счетов. Я как можно небрежнее заметил, что мне кажется странным, что нам перестали доставлять почту. Отец пробормотал что-то об общегосударственном празднике и сменил тему. Вот тут я начал беспокоиться по-настоящему.
Загадка разрешилась уже на следующее утро на сеансе у доктора Спэнджер, на который, к моему удивлению, она также пригласила и моих родителей. Они сидели молча, с напряженными и посеревшими от тревоги лицами. Спэнджер начала, как обычно, с разминки. Как я себя чувствовал? Не приснилось ли мне что-нибудь интересное? Я знал, что она клонит к чему-то серьезному, и наконец не выдержал.
– Почему здесь мои родители? – спросил я. – И почему у них такой вид, как будто они только что вернулись с похорон?
В первый раз за все время улыбка сползла с лица доктора Спэнджер. Она раскрыла лежавшую на столе папку и извлекла из нее три конверта.
Это были письма от Эммы. Все они были вскрыты.
– Нам необходимо об этом поговорить, – произнесла она.
– Мы договаривались о том, что больше никаких тайн не будет, – вмешался отец. – Это плохо, Джейк. Очень плохо.
У меня начали дрожать руки.
– Это личное, – произнес я, пытаясь контролировать свой голос. – Это адресовано мне. Вы не должны были читать эти письма.
Что было в этих письмах? Что увидели мои родители? Это была катастрофа, самая настоящая катастрофа.
– Кто такая Эмма? – спросила доктор Спэнджер. – Кто такая мисс Сапсан?
– Это нечестно! – закричал я. – Вы украли мои письма, а теперь используете их, чтобы загнать меня в угол!
– Потише! – вмешался отец. – Все вскрылось, так что просто расскажи все, как есть, и всем будет легче.
Доктор Спэнджер показала мне фотографию, которую Эмма, видимо, вложила в один из конвертов.
– Кто эти люди?
Я наклонился вперед, чтобы рассмотреть снимок. Это была фотография двух престарелых леди в кресле-качалке. Одна из них держала вторую на коленях, как маленького ребенка.
– Понятия не имею, – коротко ответил я.
– Тут на обороте кое-что написано, – сообщила мне Спэнджер и начала читать: – «Нам удалось открыть новые методы помощи тем, у кого была изъята часть души. Тесный контакт, похоже, творит чудеса. Всего через несколько часов мисс Калао полностью преобразилась».
– Кто такие имбрины? – поинтересовалась доктор Спэнджер, положив фото на стол и домиком сложив пальцы под подбородком.
Задним числом я понимаю, что это было глупо, но в тот момент мне показалось, что меня приперли к стене и единственное, что мне остается, – это сказать правду. У них были письма и фотографии, и все истории, которыми я до сих пор их потчевал, развеялись как дым.
– Они нас охраняют, – ответил я.
Доктор Спэнджер бросила взгляд на моих родителей.
– Всех нас?
– Нет. Только странных детей.
– Странных детей, – медленно повторила доктор Спэнджер. – И ты считаешь себя одним из них?
Я протянул руку.
– Будьте добры, верните мне мои письма.
– Я их тебе отдам. Но сначала нам надо поговорить, хорошо?
Я сложил руки на груди. Она разговаривала со мной, как с умственно недоразвитым ребенком.
– Так что же дает тебе основания полагать, что ты странный?
– Я могу видеть то, чего не видят другие люди.
Боковым зрением я видел, что родители бледнеют все сильнее. От моих откровений им было дурно.
– В письмах ты упоминаешь какой-то э-э… Пан…петлекон? Что ты можешь рассказать мне об этом?
– Эти письма написал не я, а Эмма, – ответил я.
– Ну да, конечно. Тогда поговорим о ней. Расскажи мне об Эмме.
