Тысяча эпох. Искупление - Адела Кэтчер

Лун Ань стиснул пальцами волосы Ван Цина на затылке, вжался носом в его макушку, глотая рыдания, которые раздирали горло и легкие. Он смутно слышал, как всхлипывала доктор Фа, боясь подойти к ним ближе.

От попыток осознать то, что они увидели, становилось невыносимо. Это нереально было принять, вместить в себя. Чувств одного Ван Сяоши или одного Лун Байхуа перед смертью хватило бы, чтобы придавить к земле, лишить возможности думать.

А они ощутили все. С обеих сторон. И не могли даже прекратить эту страшную пытку, пока все не померкло перед их глазами.

Они чувствовали, как их души разлетаются на осколки от горя, нежелания жить, отказа возвращаться в этот мир когда-либо снова.

Но мир приготовил для них нечто другое.

Не отпуская Ван Цина, Лун Ань сел на пол, привалившись спиной к стене. Ван Цин спрятал лицо у него на груди, пытаясь заглушить рыдания, сдержать слезы. Лун Ань обнял его крепче, не зная, как утешить.

Он помнил все. И был уверен, что Ван Цин помнит тоже.

Больше не осталось вопросов. Они получили все ответы, которые искали, и теперь не имели представления, что с ними делать.

Эмоции, которые раньше при видениях смешивались с их собственными, наслаивались друг на друга, теперь стали безраздельно принадлежать им. Целая, уже давным-давно прожитая жизнь – не ими прожитая, – предстала перед глазами. Искалеченная, сломанная, покрытая пеплом и кровью.

Души Лун Байхуа и Ван Сяоши не ушли в цикл перерождений. Они разбились на осколки, став частью небытия, не выдержав страданий и боли.

Но даже небытие, спустя столетия, может сыграть злую шутку.

Жестокую, как сама смерть.

А может, милосердную, как искупление.

Ван Цин больше не кричал и не рыдал. Лун Ань не знал, сколько прошло времени – может, несколько минут, а может, часы, когда перед ними присела заплаканная доктор Фа. У нее тоже тряслись руки, когда она протянула ладонь к голове Ван Цина на груди Лун Аня.

– А-Цин… Родной.

Она осторожно погладила его по волосам. Лун Ань почувствовал своим телом, как Ван Цин вздрогнул от этого прикосновения.

Он приподнял голову. Рядом с доктором Фа на полу стояли два стакана с небольшим количеством жидкости, от которой ярко пахло чем-то травянистым. Она отдала один Ван Цину.

– Выпей.

Ван Цин послушался. Лун Ань тоже забрал из ее руки второй стакан, но даже не почувствовал вкуса, когда отпил из него, и не ощутил, как доктор Фа сжала его плечо.

Она еще немного посидела перед ними, но так и не осмелилась что-то сказать или спросить, даже снова коснуться. Забрав пустые стаканы, она тихо сообщила, что будет в кабинете, и ушла.

Приложив руку к центру груди, Ван Цин смял футболку пальцами – в том же самом месте, где так жгло и болело внутри Лун Аня.

– Вот за что он извинялся, – негромко произнес он.

– Он? – осторожно спросил Лун Ань.

– Ван Сяоши. Теперь я понимаю. И чувствую. С того самого момента, как я взял в руки флейту, я уже больше не был полностью собой. Сейчас я вообще до конца не понимаю, кто я.

– Ван Цин.

Ван Цин покачал головой.

– Не только.

Лун Ань хотел обнять его крепче, но Ван Цин вдруг приподнялся и посмотрел ему в глаза. Коснулся ладонью лица, вглядываясь так пристально, что внутри что-то снова перевернулось, заныло от тоски, у которой теперь было имя.

– Я хотел, чтобы ты жил, – сказал Ван Цин, и от звука его голоса, от этих слов на глаза снова навернулись слезы. – Хотел хоть что-то сделать правильно.

– Не надо… – попросил Лун Ань.

Он еще не был готов это признать, принять до конца. Но какая-то часть него, которая была в нем так давно, еще с трех лет, когда он потерял сознание, прикоснувшись к фрагменту подвески, умоляла об этом, тянулась к человеку напротив, рвалась к нему, грозя проломить грудную клетку.

Осколок души Лун Байхуа, бывший с ним столько, сколько он себя помнил. И искавший призрачный след Ван Сяоши в мире, где его не могло быть. В мире, где этот зов навеки остался бы без ответа, если бы Лун Ань не встретил Ван Цина.

Чувство родства, что зародилось в нем самом к этому человеку.

И изломанная, выстраданная, искалеченная тоска, что хранил в себе осколок души, ему не принадлежавший, что искал отражение, отблеск того, кого знал тысячу лет назад.

Они давно сплелись воедино, переплавились в нем в нечто, что не имело границ.

– Ты можешь это сказать, – произнес Ван Цин, продолжая смотреть на него покрасневшими от слез глазами. – Отпусти, Лун Ань.

Секунда. Две.

Три.

– Ван… Ван Сяоши.

Ван Цин опустил голову, а через мгновение снова вскинул ее и вдруг улыбнулся.

– Байхуа. Вот мы и свиделись снова.

Боль в груди вспыхнула с новой силой, а потом ослабла.

Внутри впервые за долгие годы стало тихо.

Лун Ань не был в этом доме несколько лет, и за это время в нем мало что изменилось. На ступени крыльца оставался все тот же скол, который отец еще тогда хотел заделать, но руки не дошли, а на полке в гостиной по-прежнему стояли фотографии матери и его детские снимки. Он не любил фотографироваться – это и сейчас в нем осталось, но маме удавалось иногда уговорить его посмотреть в камеру. После ее смерти это получалось только у сотрудников салонов, делавших фото на документы, и у Ван Цина. Лун Ань удивился, увидев в конце этой полки новый снимок – с его церемонии окончания университета. Тогда они с отцом уже совсем перестали общаться, но, похоже, тот нашел эту фотографию в сети у его одногруппников.

– Ань-эр, будешь кофе? – спросил отец за спиной.

Лун Ань обернулся.

– Я чаще пью чай.

– Ох, извини, – отец неловко заломил руки и снова направился на кухню, откуда доносился звук закипающего чайника.

Лун Ань и хотел бы сказать ему, что не видит ничего страшного в том, что он