боярский и водкой балуешься, он колдун и песенками развлекается. Бают люди, что у немцев и короли в люди выходят, шляпу пониже надвинув. Простых девок огуливают под личиной рыцарей-однодворцев.
— Батя рассказывал, у них там карнавалы бывают, когда весь честной народ рядится чудищами в масках, и не поймешь, кто король, а кто мелкопоместный или и вовсе студент. И под личинами разное непотребство творят, об которое честное имя пятнать не хочется.
— Верно говорит. Бывал я на таких карнавалах. Эх, какие там дамы! Хочешь повидать?
— Благодарю покорно, но меня батя не отпустит. Сказал, не дальше ляхов ехать.
— Какое же у тебя к ляхам дело? Или погоди, ты еще про Дубровно недорассказал. Ведьмы были?
— Ведьмы были, — Ласка продолжил, — Не меньше трех. Самая лютая с зелеными волосами.
— Красивая?
— Кабы ей пасть поменьше, так и бояре бы оглядывались.
— Да что пасть, фигура как? Не разожралась, не отощала?
— Фигура как песочные часы. Сверху во, снизу во, посередине во.
— А сиськи как? Стоят или висят?
— Стоят как у молодухи.
Ласка посчитал бы подобные расспросы про любую приличную женщину откровенно оскорбительными и для нее, и для себя. Но вступаться за честь нечисти означало бы принять ее сторону. Да и не воспринимал он потусторонних существ и сущностей как обладающих честью. Описывал ведьму не как девицу, а как забавное пугало в виде девицы или картинку срамную.
— Так это Ядвига, данница Меднобородого. С чего бы ее под Оршу на Кощеевы земли понесло? Что скажешь, Ян? Куда Ян подевался?
Выпили еще. Люциус не заметил исчезновения Яна. Они с Вольфом вышли по малой нужде, хотя по времени так могли бы уже и большую справить. Ласка продолжил описывать чудищ.
— Лешие, водяные, упыри, стрыги, — прокомментировал Люциус, — Кого-то так и вовсе по твоему описанию не узнаю. Но добрая половина смахивает на данников Меднобородого, а не русского Кощея.
— А кто тот железный, что с веками до земли?
— Веки до земли, это Вий, король подземных гномов, — сказал Люциус, — Живут они хорошо так к югу отсюда, это если по меркам верхнего мира. Через подземный мир, оно, конечно, короче будет. Поднять-то Вия несложно. Я его знаю. Скучно ему, понимаешь? Посмотреть под землей у них там не на что. Привести в корчму его можно, особенно если сказать, что там ведьмы смазливые. Одна Ядвига чего стоит. Только зачем? Ради кого вообще вся эта свистопляска?
— Думаю, монашка молодого они искали. Мы с ним вдвоем в кругу остались, а нечисть всех прочих обнюхала, и кого надо было, того не нашла.
— Неужто тебя искали?
— Да я-то кто такой? Отродясь с нечистью никаких дел не имел!
— А монашек имел?
— Мало ли, перекрестил кого, или там, не знаю, изгнал. Монахов нечисть не любит.
— Хм…
— Да и не от хорошей жизни люди в монахи идут. Может у него грехов за душой на сто лет молитв.
— Бывает, да. Знал таких?
— Знать не знал, а слышать слышал.
— Дальше что было? После того, как Вия привели.
— Я его подстрелил. Серебра в ствол всыпал, лоскутком от рясы запыжил и жахнул. Попал, вот те…
— Тише-тише, не поминай всуе, — Люциус не дал Ласке перекреститься, — Смотри, какой! Самого Вия подстрелил! А мне до сих пор не доложили. За что бы выпить?
— За упокой?
— Ха-ха-ха! — Люциус так бурно расхохотался, что чуть не упал, — За упокой души, чтоб ты знал, пьют про тех, у кого душа имеется, пусть и грешная.
— А у чудищ?
— Ведьмы, оборотни, колдуны, они по сути люди. Лешие, кикиморы и прочая нечисть, вот и Вий тот же — нелюди.
7. Глава. От стола в яму, из ямы за стол
Сверху загрохотало, а потом из большого зала послышались звуки серьезной драки. Именно, что не битвы, а драки. Мало звенела сталь, больше стучало дерево, то об дерево, то об железо, то об людей.
Люциус бросился в зал. Ласка за ним. В зале шляхтичи бегали, кричали и махали саблями в воздух. Ласка сначала не понял, кто кого бьет, но из толпы к нему вылетела деревянная дубинка.
Увернулся. Дубинка тоже на ходу повернулась. Выпивши, Ласка никогда не брался за оружие, а из подходящих предметов под руку ничего не попало. Дубинка нападала со всех сторон, а Ласка вертелся посреди зала. Казалось бы, пьяный пытается танцевать вприсядку, а невидимка его бьет.
Но никакой невидимка не мог бы так прыгать, чтобы бить то справа, то сразу же слева. То сплеча, то наотмашь, то левой рукой. Дубинка летала и била сама по себе, не имея точки опоры.
Шляхтичи вернули сабли в ножны и стали прихлопывать и притоптывать в такт.
— Прекратить! — рявкнул Люциус и добавил длинное выражение на латыни.
Дубинка метнулась в сторону лестницы в верхние покои.
На полу зала лежали и сидели несколько клиентов Чорторыльского. Еще человек пять оставались на ногах, но тоже заметно побитые. На полу лежал Вольф.
— Атаман! С этого началось? — спросил Люциус, кивнув на Вольфа.
Атаманом звался главный из душегубов. Ласка не понял, должность это или прозвище, но понял, что в любом случае кого попало так не назовут. К своему возрасту, а выглядел он лет на сорок, Атаман не отрастил брюха и не сгорбил спину. Зато смог, в отличие от всех остальных, отбиться мечом от колдовской дубинки вчистую. Из тех, что не полегли и не попрятались, только у него на лице не было свежих следов ударов.
— Ввалился с лестницы и дубинка за ним, — ответил Атаман, — Мы и не поняли, кто кого бьет, а дубинка давай нас лупить. Мы за сабли, она по пальцам. Ух, лютая штука, не иначе самого черта хвост или уд срамной.
Атаман легким движением запястья описал вертикальный круг острием меча, как бы демонстрируя, что ему и по пальцам не попало.
— Кшиштоф, взять его и держать, как следует. И второго тоже.
Люциус торопливо побежал вверх по лестнице. Душегубы придвинулись к Ласке. Ласка потянулся к сабле.
— Не балуй, — сказал Кшиштоф.
Этот, судя по голосу, старший из них в смысле возраста. Но по голове получил, что аж черепушка промялась. Разве можно после такого удара
