Воздух с трудом проникал в легкие, несмотря на то, что я часто и шумно дышал. Невыносимо кружилась голова, но я шел. Спотыкался, чуть не падал, но продолжал переставлять онемевшие ноги.
И мыслей моих коснулось мерзкое, чужое, холодное щупальце. Он копался в моей голове, как скряга в сундуке с золотом. Он изучал меня, он спрашивал о чем-то и тут же получал ответы, он разобрал по кусочкам мою личность, проанализировал и сложил в прежнем порядке. Эта пытка, казалось, продолжалась тысячелетия. Я потерял представление о времени и пространстве. Я плыл среди тусклых звезд… Я барахтался в мутных водоворотах желтой, вонючей реки и не мог выбраться. Я задыхался, бился в конвульсиях, я плакал, кричал от нестерпимого ужаса… и все же я шел. Не останавливался.
И настал момент, когда он сказал:
— Ты будешь хорошим волшебником. Я дам тебе силу. Ты единственный, после Актиона, кому я даю силу.
Страх исчез, но пришла боль. Каждый сустав выворачивался, каждая косточка ныла, голова лопалась, а грудь разрывалась от боли.
Я кричал и шел. Сколько продолжалась эта пытка — неведомо. Время опять исчезло. Похоже, что весь обратный путь я проделал в сопровождении повелителя пещер и, корчась от невыносимой боли.
Шатаясь, выбрался я на свет и рухнул на камни. А когда пришел в себя — радостно засмеялся, ибо почувствовал в себе такую силу, что мог, казалось, одним взглядом, одним усилием воли перевернуть гору. Я запрокинул голову и издал воинственный клич. Затем поспешил к учителю. Мне не терпелось поскорее овладеть наукой колдовства…
Вот так, мой молодой друг, Дриан, я получил силу, которая не раз выручала меня в трудную минуту.
Эскиламп встал, потянулся и протянул ладони навстречу занимающейся заре.
— Так ты, наверное, сильней Конана? — испуганно спросил Дриан.
— Нет, друг мой, — засмеялся волшебник, — сила, которую дал Повелитель пещер — не физическая. Это особая духовная мощь, позволяющая мне, например, управляться с кинжалом — древним колдовским артефактом. Любой другой будет им уничтожен.
— То есть, увидеть твою силу нельзя? Ты не сможешь, — мальчик повертел головой, — поднять, к примеру, вон тот камень?
— Не смогу, — снова рассмеялся Эскиламп, — но я мог бы расколоть его на несколько кусков с помощью заклинания.
— А Конан сможет его поднять и забросить подальше! — с гордостью сказал Дриан.
— Камень-то слишком большой… — притворно усомнился колдун.
Дриан бросился тормошить Конана.
— Просыпайся! Солнце встает! А ты можешь поднять вон тот камень?
Киммериец заворчал, как рассерженный медведь. Рядом заворочался Хепат.
— За каким демоном мне его поднимать, этот камень? — Конан заразительно зевнул. За ним — Хепат, а следом и Эскиламп.
— Ты должен поднять его! — настаивал мальчик, — а то он сомнева… — Дриан понял, что волшебник просто пошутил. Конечно, Конан сумеет его поднять.
Хепат распаковал сумки с нехитрой походной снедью. Нарезал хлеб и копченое мясо. Не успев до конца проснуться, схватил приличных размеров кусок и, с ворчанием, впился в него зубами.
Конан встал, потянулся так, что хрустнули кости, подошел к камню и, усмехнувшись, поднял его одной рукой.
— Ух, ты! — закричал Дриан. — Если я буду каждый день тренироваться, я смогу стать таким же сильным?
— Ты же хотел стать учеником волшебника? — проворчал с набитым ртом Хепат.
— И волшебника тоже… — растерянно сказал мальчик.
Хепат, успел набить утробу, и был настроен добродушно.
— Перед тобой нелегкий выбор, мальчик, — начал он, назидательно подняв скрюченный палец, — два пути и два человека! Каждый — великий мастер в своем деле! Достойнейший пример для подражания! Ты должен выбрать…
Конан и Эскиламп давно покончили с завтраком и принялись седлать лошадей, а гном все поучал заскучавшего вдруг Дриана.
— … и каждый из этих достойнейших может взять тебя в ученики! Цени это!
— Я учеников не беру, — пробурчал Конан, подтягивая подпругу.
— А я, вначале должен проверить есть ли у кандидата в ученики способности, — добавил Эскиламп.
Хепат крякнул и стал торопливо собирать седельные сумки.
Этот день путешествия ничем не отличался от предыдущего. Выжженная степь, палящее солнце над головой, понуро бредущие кони…
— Мне всю ночь снились пещеры, — сказал Хепат, — будто я бреду, а потом побеждаю мертвецов. И страха совсем не было!
Эскиламп оглянулся на гнома, восседавшего на верблюде, как на троне, и покачал головой.
— Ну… почти не было страха… — поправился Хепат, — я ведь люблю пещеры, я же все-таки гном, хоть и давно живу среди людей…
И он затянул старую песню гномов, которую так любил Конан. Необычная, неземная — подземная — мелодия и странные, отрывистые слова языка гномов давно исчезнувшего клана Вармина…
На ночлег остановились, когда погасли последние отблески зари. Как всегда, старались проехать в часы вечерней прохлады возможно большее расстояние. На сей раз, сушняка вокруг не нашлось, и Эскиламп запалил волшебный костер. Несколько, с трудом найденных веточек, горели спокойным, неугасимым пламенем.
— Теперь твой черед рассказывать, — волшебник, прищурившись, глянул на мальчика, — я порассказал достаточно.
— Не о мертвецах ли в пещерах был последний рассказ? — проворчал Хепат, заворачиваясь в одеяло.
Конан, на сей раз, решил подольше посидеть у костра. Ночная прохлада вселяла бодрость и прогоняла сон.
Прежде чем начать рассказ, Дриан долго думал, что-то шептал, вспоминая, загибал пальцы.
— Считаешь страшные случаи? — усмехнулся Конан, — у меня, например, пальцев не хватит…
— У меня пока хватает… — мальчик с сомнением посмотрел на свои пальцы — вы не поверите, но самый большой страх я испытал после смерти матери, когда меня приютила ее сестра. Отец мой давно погиб, — продолжал Дриан, — я его и не помню. Мать помню.… Но она вскоре померла и меня, взяла к себе тетя — толстая, седая старуха. Наверное, она не была очень уж старой, просто так выглядела.… И еще: на глазах у нее были бельма… страшно так.… Чтобы рассмотреть человека, она наклонялась вперед и сквозь ужасные, мутные пятна на глазах пыталась что-то увидеть.… Подойдет, бывало, вперит в меня белые глаза и долго-долго молчит. У меня аж мурашки по спине…
Я много работал на полях и только к вечеру приходил в дом. Тетя жила с мужем — забитым, маленьким мужичком. Детей у них не было. Муж ее домой ночевать приходил редко — все больше валялся пьяный где-то на задворках. Я же ночевал в сарае, на соломе. Спать в доме боялся после одного случая…
