не боятся, что я причиню им вред, я даже не думаю, что они рассердились, узнав, что я исцелила Джона, хотя и запретили мне это делать. Они боятся, потому что не могут меня контролировать. Они беспокоятся не о моей безопасности, а о своей собственной. И я это понимаю. Я – пантера, которая может разорвать их деревню на части, пантера, с которой они не могли справиться, пока мой брат не рассказал им о командных видах спорта. Лиам может сделать это снова, договориться с дядей Гербом и Раймоном, чтобы меня заперли. Они не причинят мне вреда, их природа не позволяет им это сделать, но никто не говорил, что их понятие вреда и моё совпадают.
Не знаю, как долго я бесцельно шла вперёд, но я не слишком удивилась, обнаружив себя перед домом Джона. Думаю, рисунок, который дала мне медсестра, каким-то образом задал направление, как навигаторы в машинах, которые говорят, куда повернуть и какой съезд выбрать на перекрёстке. Я не сразу решаюсь постучать в дверь и слышу шаги его матери, идущей открывать.
Грета сияет, как будто ей только что сказали, что она выиграла все номера в лотерее. Её окружает коричневый ореол, который тревожит меня, потому что я не знаю, как его интерпретировать – как радость, покой или что-то более зловещее. Я делаю глубокий вдох и позволяю себе почувствовать то, что чувствует она, обнимая меня.
– Зойла! Как я рада видеть тебя.
Она не притворяется счастливой, она действительно счастлива. Меня наполняет её радость, но от неё не становится легче и веселей, потому что это не полноценная радость, как будто выигрышный лотерейный билет оказался фальшивым, или она украла его у нищего, пока тот спал.
Вина.
Смесь радости и вины сжимает мой желудок и вызывает тошноту. Я изо всех сил пытаюсь блокировать эмпатию, из-за которой чувствую то же, что и Грета. Сомневаюсь, что смогу выдержать ещё хоть немного. И всё же я отвечаю ей такой широкой улыбкой, что у меня почти болит лицо.
За её спиной появляется Джон, и я благодарю бога эльфов-эмпатов, хотя и сомневаюсь в его существовании.
– У тебя получилось приехать, – говорит он.
– Если ты думал, что избавишься от меня, как только поправишься, то ты ошибался.
Не знаю, почему я сказала эту глупость, но я так рада его видеть, что мне всё равно. К счастью, его мать ушла, как только Джон появился, так что, скорее всего, радость, которую я испытываю при виде него, принадлежит только мне.
Мы поднимаемся в его комнату, и я удивляюсь царящей там чистоте. Я ожидала, что здесь будет валяться одежда, комиксы, диски. Ну, всякие вещи, которые могли бы что-то рассказать о Джоне. Но я вижу только полку с книгами без украшений, стол, за которым, кажется, никто никогда не сидел, и кровать, заправленную так, что позавидовал бы любой солдат. Я не смею даже сесть, чтобы не помять её. Я могу легко читать мысли или угадывать чувства окружающих, но я не умею производить первое впечатление. К счастью, Джон берёт с верхней полки книжного шкафа мяч и жестом приглашает меня выйти.
– Не рановато ли для спорта? – спрашиваю я.
Он смотрит на часы на запястье и показывает на окно, за которым уже почти стемнело. А я показываю на его бок, прямо туда, где, как я знаю, находится шрам. Джон улыбается.
– Может быть, так ты сможешь победить меня.
Мы идём в ближайший парк. Каким-то образом Джон заставляет меня забыть обо всём. Моё убежище – не белая больничная палата, а он. Он чеканит мяч так, будто ему не нужно об этом задумываться, будто каждый раз, когда мяч ударяется о землю, невидимая резинка возвращает его обратно ему в руки. Он напоминает мне Лиама, и это на секунду причиняет боль.
– Ты хорошо выглядишь, – говорю я, больше для того, чтобы поговорить, чем потому, что я действительно беспокоюсь о его здоровье.
Я знаю, что Джон в порядке, я слышу ровное биение его сердца, и кровь течёт по его венам в спокойном, устойчивом ритме.
– Скажи это моей маме. Она каждые две секунды спрашивает, не больно ли мне.
Его голос изменился, когда он сказал «моя мама». Совсем чуть-чуть, почти незаметно. Настолько, что я сомневаюсь, а не показалось ли мне.
– Она вроде бы выглядит спокойной.
– Она очень счастлива.
Теперь я уверена, что в его голосе проскальзывает какая-то горечь. Я надеюсь, что он как-то раскроет эту тему, но Джон, кажется, слишком сосредоточен на мяче, чтобы говорить со мной.
– А холод не вреден для твоей раны?
– Это из-за Криса. – Мне понадобилась секунда, чтобы понять, кого он имеет в виду. – Он недавно ушёл из дома.
Крис – это, должно быть, тот самый парень с коротким именем и неидеальной улыбкой.
– Я бы хотела встретиться с ним.
– Сомневаюсь, что он вернётся.
Я хочу сказать, что мне жаль, хотя не знаю, достаточно ли близкие мы друзья, чтобы говорить о Крисе и о том, почему он ушёл. Когда Джон лежал на больничной койке и мы просто говорили о школе, о швах, которые ему сняли, или о том, какой плохой кофе делает автомат в коридоре, всё было гораздо комфортнее. В любом случае, Джон сам завёл разговор о Крисе, так что я воспринимаю это как приглашение войти в его герметичный и упорядоченный мир.
– Знаешь, возможно, это не то, что ты думаешь.
Он хмурится, как будто не понимает, о чём я.
– Твоя мама. Может быть, она беспокоится о тебе, вдруг ты пострадаешь?
– Да ладно, Зойла. Она думает, что я могу сделать то же самое. И тогда ей придётся объясняться перед друзьями.
Когда бабушка чуть не застала меня с Раймоном, она очень рассердилась. Она старалась не показывать этого, но настроение у неё испортилось. Тогда я не понимала, в чём дело. Но она знала, что Раймон – эльф и зачем он явился. Герб тогда только что вошёл в нашу жизнь, наши тела менялись, наполнялись странными силами, и, конечно, бабуля была просто напугана. Может быть, Грета не хочет выглядеть перед своими друзьями дурной матерью. Но, возможно, на самом деле она боится, что Джон попадёт в переделку, что ему будет плохо.
– Ты ей очень нравишься, – говорит Джон. – Моей маме, я имею в виду. Ты ей нравишься.
– Даже с зелёными волосами?
Он бросает мяч в сторону дерева, и только когда тот исчезает в ветвях, я понимаю, что к стволу привязана корзина. Джон без особых усилий забросил в неё мяч и тут же вытащил обратно. Он подхватывает его кончиком кроссовки и возвращает в руку, словно притягивая воображаемой резинкой. Я забираю у него мяч, и он не сопротивляется. Я сосредотачиваюсь на корзине, рассчитываю траекторию и бросаю мяч. Он пролетает мимо.
– Вау, я даже не знаю, как тот парень заставил тебя забить. Должно быть, ему было нелегко позволить тебе победить.
Я делаю вид, что обиделась, и снова бросаю мяч.
– Я даже не старалась, мне это было не нужно.
Я снова промахнулась. Джон смеётся со скамейки. Я приближаюсь к дереву на несколько шагов, делаю ещё один бросок, и мяч отскакивает от металлического кольца. Я слышу смех и аплодисменты позади себя, и, хотя я пытаюсь разозлиться, у меня ничего не получается.
– Уверена, что, если бы твоя мама увидела, какая я неуклюжая, я бы ей тут же разонравилась.
Уже через мгновение я пожалела, что вернулась к теме, которая, похоже, так сильно его задевает. Облажалась как идиотка. Я держу мяч вверху, задерживаю дыхание и жду его реакции. Ставлю руки так, как это делал Лиам много раз, сосредотачиваюсь на корзине и бросаю.
– Даже если бы она знала, чем ты на самом деле занимаешься, ты бы всё равно ей понравилась.
И вот мяч, не коснувшись кольца, катится обратно к моим ногам.
После этого замечания разговорить Джона мне так и не удалось. Едва произнеся эти тревожные слова, он просто сосредоточился на том, чтобы снова и снова забивать в корзину, как будто в мире не осталось ничего, кроме кольца и мяча. Я проводила его до дома и попрощалась на улице, чтобы избежать ещё одной встречи с Гретой.
Я вернулась домой злой и обеспокоенной. Я переживала о том, что имел
