Легенда о сердце леса - Чики Фабрегат

Я иду в школу немного быстрее, чем обычно, потому что Джон сегодня снова в классе, и я с нетерпением жду встречи с ним. Я нахожу его у входа. Он будто затаился, не желая входить. Или просто ждёт меня. Я не могу видеть его кривоватую улыбку, не вспоминая про Криса. И про Раймона. Я скучаю по Раймону.

– Ты не заходишь? – спрашиваю я.

– Немного задержался. Ты не могла бы покрасить ещё одну прядь волос в синий цвет или сделать ещё одну татуировку, чтобы они меня не заметили?

– Если повезёт, череп Дианы оживёт, и никто не будет смотреть на нас.

Я говорю «мы», и это приятно. Мне нравится это слово, и есть ощущение, что я слишком давно не использовала его. Перед входом в класс нас останавливают несколько мальчиков, расспрашивают Джона об аварии, даже говорят, что шрам должен быть впечатляющим, но, слава богу, на нём слишком много одежды, чтобы показать его. Мне удалось загнать посвящённые ему кошмары в какую-то изолированную комнату в моём сознании, и я не хочу, чтобы они оттуда выбрались.

Диана появляется в дверях, как будто почуяла, что о ней говорят. Она подходит, приветствует Джона и обнимает его, а он стоит на месте, удивлённый, я бы сказала.

Эльф-следопыт остался возле школы. Для ожидания он выбрал место, где я могу видеть его из окна. Но думаю, он не пытается узнать, где я, а даёт мне понять, что он по-прежнему рядом. Поскольку в лесу он шёл позади меня, я слышу, как его сердцебиение слегка, совсем немного, учащается, когда мы приближаемся к дереву с туннелем. Он не может дождаться возвращения. Город, шум, холод – от них у него кружится голова, и мне почти жаль его. Он полностью утратил самоуверенность, которую источал в первый день нашего знакомства.

Я сижу рядом с Джоном всё утро. Мне досаждает внимание одноклассников к нему, и в то же время я наслаждаюсь глупой завистью некоторых из них. Джон красив, а его решимость держаться особняком делает его загадочным и привлекательным, хотя до сих пор никто из них его не замечал. Он тоже получает от этого удовольствие, и я его не виню. Только когда Диана настаивает на осмотре шрама, я замечаю, как он напрягается, а его улыбка превращается в гримасу.

– Поверь мне, он отвратительный, – говорю я, не совсем понимая почему. Может быть, я предпочитаю, чтобы Диана меня ненавидела, если это заставит её оставить в покое Джона.

Он подмигивает мне в благодарность, а Диана выглядит так, будто вот-вот взорвётся.

– Послушай, детка, – она скорее выплевывает слово «детка», чем произносит его, – я сама решу, что отвратительно, а что нет.

Не нужно лезть ей в голову, чтобы понять, что она считает отвратительным. Она оглядывается по сторонам, оценивая количество зрителей.

– Вы жалкие.

Она возвращается к своей парте, громко думая, что я идиотка и что это ещё не конец. Звучит как угроза, к которой я отказываюсь прислушаться.

– Мы жалкие? – спрашивает Джон, когда она уходит.

– Я сейчас заплачу, – отвечаю я, сдерживая смех.

Учитель биологии входит в класс и смотрит на нас, и мы больше не открываем рта до самого звонка. Джон толкает меня, когда я рисую геометрические картинки в своём блокноте, превращая мои идеальные линии в нечто, напоминающее географический контур, и так мы коротаем время. Занятия проходят со смехом, рисунками, подталкиваниями и жестами, которыми мы передразниваем Диану, и с последним звонком мы спешим уйти, пока кто-нибудь ещё не захотел увидеть шрам Джона. На тротуаре напротив школы стоит следопыт, окружённый детьми, ожидающими автобус, гуляющими по улице или просто неторопливо болтающими. Он отходит от них, чтобы я могла видеть его. Чтобы я была уверена, что он ещё там. Я киваю ему, просто киваю, давая понять, что заметила его присутствие. И тут перед нами появляются Диана и две её подруги.

– Кем ты себя считаешь?

Не совсем понятно, к кому из нас она обращается, потому что её взгляд мечется между мной и Джоном. Её подружки заняли свои места по обе стороны от неё, как охранники, готовые отдать свои жизни.

– Ты думаешь, что можешь пройти мимо меня на глазах у всех?

Её змеиный взгляд останавливается на Джоне. И как ни странно, тот будто сжимается от угрозы. Я возмущена презрением этой идиотки гораздо больше, чем могла себе представить. И даже не за себя. Это из-за бледно-голубого цвета, который окружает Джона, из-за страха, который Диана вызывает в нём. Я делаю глубокий вдох и сжимаю кулаки, наблюдая краем глаза, как следопыт подходит ближе.

– Диана, прекрати, – говорю я. Мне просто хочется, чтобы это закончилось.

– Ты собираешься заставить меня? Теперь у тебя нет брата, который защитит тебя.

Мне удалось привлечь её внимание, и синее облако вокруг Джона рассеялось. И она, и её подружки сейчас стоят так близко ко мне, что я чувствую их запах и вижу, как учащается их дыхание, как возбуждённо блестят их глаза. Позади себя я слышу медленное биение сердца следопыта. Даже слишком близко.

– Мне не нужно, чтобы кто-то меня защищал.

«Успокойся. Или мне придётся вмешаться».

– Перестань, ладно? Хватит уже, всё закончилось.

Я обхожу Диану и хватаю Джона за руку, намереваясь уйти, но меня хватают за плечо и тянут назад.

– Всё закончится, когда я скажу. Ты мне не нравишься, совсем не нравишься, и я прослежу, чтобы все это знали.

Мне не нужно смотреть на следопыта, чтобы понять, насколько он напряжён, я слышу биение его сердца. Я бы хотела объяснить ему, что он ошибается. Я успокоилась, как только страх Джона исчез, и теперь слова Дианы вызывают у меня только жалость.

– Я не могу нравиться всем, и ты тоже не можешь. Но поверь, – медленно говорю я, глядя на неё, – будет лучше, если ты будешь держаться подальше.

Я снова беру Джона за руку, и на этот раз мы идём в сторону леса, не останавливаясь. Мы сидим на скамейке немного в стороне от улицы, в стороне от тропинок, по которым могут пройти старшеклассники.

– Мы ей не очень нравимся, да? – замечает он через некоторое время.

Я не против молчать с ним, и думаю, что он тоже не против, поэтому я предполагаю, что он говорит не просто так. Ему нужно обсудить то, что произошло. Когда я нахожусь с эльфами, я провожу много времени в тишине, и никто, кажется, не возражает, но люди чувствуют себя неловко в молчании. Словно наши слова – это пузырчатая упаковочная плёнка. Если мы уберём их, то будем больно стукаться друг о друга. Или вообще сломаемся.

– Мы превратились из невидимых в интересных, и она боится, что мы украдём её популярность.

Джон, кажется, несколько секунд обдумывает мои слова.

– Я просто хочу, чтобы она оставила нас в покое. Поэтому я ничего не сказал.

– Почему ты её боишься?

– Я не боюсь её, я её знаю. Когда-то мы были друзьями.

Я молчу, давая ему возможность рассказать мне, что случилось, не расспрашивая его, но он не желает развивать эту тему.

– Я не хочу быть в центре внимания, вот и всё.

– Это пройдёт. Они все это переживут. Просто у тебя есть шрам, который все хотят увидеть.

– Я не хочу, чтобы они его видели. Я иногда даже сам не хочу на него смотреть.

Сейчас его молчание меня очень беспокоит. Мысли, как обычно, скапливаются в его голове, и я едва могу их разобрать.

– Ты должен гордиться им. Не все выживают в таких авариях, знаешь ли.

– Тогда ты должна быть единственной, кому стоит гордиться.

Я могу поклясться, что за его словами скрывается гораздо больше, но, возможно, мне это только кажется, и он просто благодарит меня по-своему. Я всю жизнь прячусь, скрываю, кто я, говорю полунамёками, поэтому я подозрительна ко всем. Каким-то образом всё произошедшее оставило шрам и на мне, и я не хочу на него смотреть. Я тянусь к часам, словно вдруг вспомнив, что время существует.

– Моя бабушка мобилизует национальную гвардию, если меня не будет дома к обеду.

Мы не сдвинулись с места, но расстояние между нами вдруг стало таким огромным, что мне почти хочется повысить голос, чтобы Джон услышал меня, когда я буду прощаться.