пристали разочарование и мрачная философия.
– Ах, душа моя, я никогда не смогу это принять! – фыркнула Минаринда.
– Но вы слушаете романсы Серебряной Моли, – улыбнулась Вильма.
– О, это другое! – У Минаринды даже щёки вспыхнули. – Это искусство! Высокое искусство!
– Да-да, Моль дивным голосом поёт: «Кто противиться Зову в силах? Поманил – и к тебе за Межу от земных удовольствий унылых, не оглядываясь, ухожу», – кивнула Вильма. – В романсе говорится о девице, влюблённой в сущность из Сумерек и выбравшей посмертие… не вы ли напевали этот романс на вечере у Биби?
– Одно дело – прелестная музыка, даже если слова романса… э… спорны, а другое – собачьи кости и черепушки на подоле платья, – возразила Минаринда, багровея.
– Дорогая моя, я только хочу вам помочь, – мурлыкнула Вильма с нежной улыбкой. – Дама слишком консервативная, отрицающая новизну и вспоминающая о прошлом с печальными вздохами, может показаться кому-нибудь старше своих лет.
Лицо Минаринды так налилось кровью, что я испугалась, как бы она не лопнула. Слушающие разговор девицы в модных лилово-серых туалетах светски и змейски заулыбались, вместо того чтобы по-плебейски захихикать.
– Я ведь не отрицаю всё… – заикнулась Минаринда.
Но Вильма, смеясь, качнула головой:
– О, нет-нет! Частично – это ещё хуже! Леди снисходит с высоты прожитых лет… Свет простит это мужчине, но не женщине.
– Вы тоже так считаете, дорогая? – спросила меня одна из лилово-серых девиц.
– Конечно! – сказала я. – Это же забавно. В Перелесье я не бывала, но у моря принято не оплакивать, а высмеивать страхи, Судьбу и все эти темы для слезливых баллад. А ещё я не люблю, когда цепляются к моей собаке: это подарок моего покойного отца, она мне очень дорога.
– Это смелый эпатаж, – сказала вторая девица.
– Каждый выбирает по себе, – я только плечами пожала.
Теперь нас окружали дамы, и я догадалась, что почти все они – из Перелесья. Наши – только несколько фрейлин, которые делали вид, что пытаются нас поддержать. На самом деле, как я поняла, им было интересно, действительно интересно.
Я думала, что среди свиты Минаринды может затесаться некромантка, но нет: они все были простушки. Лохушки, сказала бы я: их тянуло ко мне, как лохов в балагане. Побояться.
А Виллемина блистательно поставила дело так, будто затеяла взять в свиту некромантку исключительно моды ради. И я стала подыгрывать как могу.
Мы с Вильмой даже пошли в музыкальный салон, я усадила Тяпку около рояля и сбацала так лихо, как смогла, похабную шансонетку:
Вы казались милы и лукавы, как козочка,
Вы внимательно слушали, но ни слова в ответ.
В томном вальсе кружил я ваши нежные косточки —
И тихонько поскрипывал ваш изящный скелет.
То качнёте плечом, то головку опустите
И с улыбкой фарфоровой вы следите за мной.
Вы всегда молчаливы, моя мёртвая спутница, —
И одним уже этим вы милее живой!
Мой Дар лежал на дне души, серый и пушистый, как пепел: не было в этом салоне никого опасного. Я подмигнула Вильме, чтобы дать ей это понять, – и мы три четверти часа весело валяли дурака, изображая богемных девиц из какого-нибудь сомнительного столичного вертепа. Нас не отпускали. Удалось удрать, только когда Вильма прижала ладони к щекам и воскликнула: «Ах, нас ведь ждёт государь!»
Мы выскочили из салона бегом, Тяпка летела за нами – и нам вслед буквально аплодировали.
Вот это номер!
– Вильма, – выдохнула я на бегу, – это гениально!
– Ты должна быть в моде, – кивнула Виллемина. – Это тоже щит.
В покоях Гелхарда мы перешли на шаг, чтобы отдышаться.
– Это довольно непристойная мода, – сказала я. – Из столичных предместий.
Виллемина сморщила нос и махнула рукой:
– Какая разница! Она нам подходит. Если приживётся – ты будешь в моде, а нам это очень и очень полезно.
Вот что бы мне никогда не пришло в голову – так это возможность делать политику дурацкими песенками. Вильма разбиралась в этом гораздо лучше меня.
* * *
На следующий день был Малый Совет – и я немного нервничала.
Больше всего я боялась, что туда мог затесаться какой-нибудь гад с условным Даром: я просто не знала, как скажу об этом Гелхарду, если что. Но Виллемина не беспокоилась.
– Мне кажется, – сказала она, – эти важные мессиры не из тех, кто по ночам рисует знаки Сумерек на зеркале.
– Знаешь, – сказала я, – чтобы проклясть, больших способностей не надо. Капля Дара – и знать как… В общем, я внимательно посмотрю. Но скажи мне вот что: надеть муфту, чтобы не смущать важных мессиров, или не стоит – чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело?
– Не надо, – решила Виллемина твёрдо. – Это не бал. Пусть поймут. И Тяпу возьми.
Ну, Тяпа, положим, со мной не расставалась никогда.
Нас позвал камергер Гелхарда, и мы пошли в рабочий кабинет короля, где все эти вершители судеб должны были собраться. И по дороге, в галерее, мы прямо-таки наткнулись на Эгмонда.
Он точно не искал Виллемину, но кого-то он искал, был взвинчен, раздражён, почти зол.
– Ты не ночуешь в своей спальне, – выдал Эгмонд, преградив нам путь.
– Вашему высочеству не сообщили? – ужасно удивилась Вильма. – Я ночую рядом с покоями вашего батюшки.
– У тебя есть кое-какие особые обязанности, – заявил Эгмонд.
– Я нездорова, ваше высочество, – сказала Вильма кротко и присела. Такой неглубокий извинительный реверанс.
Эгмонд оперся о стену ладонью, чтобы нам точно было не пройти.
– Ты слишком много о себе мнишь.
– Ну всё, – сказала я. – Виллемину ждёт государь. Прочь с дороги.
И ладонь ему в физиономию, чтоб шарахнулся.
– Я прикажу тебя арестовать, стерва! – рявкнул Эгмонд и дал петуха.
– Рискни здоровьем, – сказала я. – Её высочество ждёт государь, ты слышал? И она пройдёт, ясно?
И сделала шаг вперёд, а он – шаг назад, чтобы не уткнуться носом в мою клешню. Я ещё вперёд – он снова назад, и так мы прошли шагов пять или шесть, пока он не сообразил, что это уже смешно, и не отошёл.
Виллемина снова присела, чуть-чуть:
– Благодарю вас, ваше прекрасное высочество, – и прошмыгнула мимо, а я на одну секундочку задержалась.
И шепнула Эгмонду:
– Не рискуй, не надо. Что-нибудь может случиться.
Видимо, у меня та ещё физиономия была, потому что он не нашёлся что ответить. И мы с Тяпкой тоже прошли. Одинаково цокали по паркету: мои каблуки и её бронзовые когти.
– Я с тобой потом поговорю! – крикнул Эгмонд нам вслед – и опять пустил петуха.
Здорово ему не повезло
