ворот.
– Ушли по своим делам, я полагаю. Мне они абсолютно ни к чему, – вежливо ответила принцесса, делая вид, что не замечает негодования дворецкого.
Скавр уловил нотку раздражения в голосе Алипии: ее врожденное стремление к независимости и одиночеству могло быть только усилено пленом у Варданеса Сфранцеза. Дворецкий пожал плечами, но поклонился и пропустил их.
Пока они шли через Тронный зал, трибун обратил внимание на то, что разрушения, произведенные прошлым летом во время боя, были уже ликвидированы. Новые ковры и гобелены висели на стенах, а трещины и сколы колонн были залечены камнем соответствующего цвета. Впрочем, чуть позже Скавр убедился, что восстановить удалось не все и одна из яшмовых плит прекрасно отполированного пола отличалась от других тем, что была более темной и матовой. «Должно быть, здесь, – подумал он, – прошлым летом Авшар разжег свой дьявольский костер». Интересно, куда же забросило князя на этот раз его колдовство? Уже миновала зима, но об Авшаре ничего не было слышно, он как сквозь землю провалился.
Глаза Алипии ничего не выражали, но чем ближе они подходили к трону и к маленькой двери с лестницей, расположенной позади него, тем бледнее становилось ее лицо, тем сильнее закусывала она губу.
Навстречу им в сопровождении еще одного дворецкого шел после аудиенции у Императора Катаколон Кекаменос. Посол из Агдера сухо улыбнулся Скавру и сдержанно поклонился Алипии Гавре. Как только они отошли достаточно далеко, она прошептала:
– Можно подумать, ему приходится платить за каждое сказанное им слово!
Провожатый их распростерся на полу перед троном и, все еще лежа перед владыкой, провозгласил:
– Ее Высочество принцесса Алипия Гавра! Эпаптэс и командир ринлян Скавр!
Марк подавил жгучее желание дать ему пинка под зад. Неужели видессиане никогда не научатся произносить это слово правильно?..
– О, дурень, во имя света Фоса, я знаю, кто они такие! – прорычал Император, все еще не привыкший к дворецкому этикету.
Дворецкий поднялся и широко разинул рот, увидев, что трибун все еще стоит на ногах. Алипия была из императорской семьи, и в ее жилах текла та же кровь, что и у Гавраса, но почему этот чужеземец удостоен такой привилегии?
– Не обращай внимания, Кабасилиас, – обратился к нему Туризин. – Мой брат разрешал ему это, и я тоже разрешаю. В большинстве случаев он заслуживает такой чести.
Кабасилиас поклонился и, пятясь, ушел, но его кривившиеся губы ясно свидетельствовали о полном несогласии с таким пренебрежением к императорскому сану.
– Ну, эпаптэс и командир Скавр, как там поживают наши любезные чернильные души? – Гаврас приподнял бровь и взглянул на трибуна. – Все еще покупают себе грифельные доски, украшенные золотом, и счеты с костяшками из рубинов и серебра?
– Что касается досок и счетов, то подобных растрат мною не обнаружено, однако прочее мне не так легко выяснить.
Марк рассказал Императору о потерянном налоговом документе, подумав, что лучше начать с легкого разговора, чтобы затем уже плавно перейти к трудному, из-за которого он, собственно, и явился.
– Я думал, ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы не приходить сюда с такой чепухой, – нетерпеливо сказал Туризин, едва дослушав трибуна. – Если тебе угодно, можешь послать донесение Баанесу, только не трать мое время на эту чушь.
Скавр терпеливо выслушал Императора. Как и Маврикиос, его младший брат ценил прямоту. Марк приступил к главной, волновавшей его теме. Но едва он упомянул имя Тарона Леймокера, Туризин вскочил с трона и закричал громовым голосом:
– Нет, клянусь навозной бородой Скотоса! Неужели и ты стал предателем?
Его гневный голос заполнил Тронный зал; дворецкий от неожиданности выронил красивую толстую свечу, которую держал в руке. Свеча потухла. Ругательство, произнесенное тонким голосом евнуха, эхом отозвалось на проклятия Туризина. Муниций просунул голову в полуоткрытую дверь, чтобы узнать, не случилось ли чего.
– Именно вы говорили мне, что Леймокер не способен на ложь, – настаивал Марк. Будь на его месте человек, родившийся в Империи, он уже отступил бы.
– Да, я говорил это и чуть не заплатил жизнью за свою глупость, – возразил Туризин. – А теперь ты хочешь, чтобы я опять сунул себе змею за пазуху, чтобы она смогла укусить меня, на этот раз смертельно. Пусть гниет под землей и молится Фосу, чтобы смерть пришла к нему скорее.
– Дядя, я думаю, что ты не прав, – произнесла молчавшая до этой минуты Алипия. – Единственное доброе чувство ко мне во время правления Сфранцезов – видит Фос, я мало видела тогда доброты! – исходило от Леймокера. Если не считать его драгоценных кораблей, он сущий ребенок и понимает в политике не больше, чем приемный сын Марка.
Трибун моргнул, услышав, что она говорит о Мальрике и запросто называет его самого по имени. Такое обращение принято только между очень близкими друзьями, хотя принцессе, возможно, незнаком этот римский обычай.
– Ты ведь знаешь, что я говорю правду, дядя, – продолжала Алипия. – Сколько лет ты знаешь Леймокера? Больше пяти, не так ли? Тебе известно, что он за человек. Неужели ты действительно думаешь, что он может вести двойную игру?
Император с силой ударил кулаком позолоченный подлокотник старинного трона, и тот, не привыкший к такому жестокому обращению, застонал в знак протеста. Туризин подался вперед, чтобы придать своим словам еще больше силы.
– Человек, которого я знал, не мог нарушить слова. Но Леймокер сделал это, и значит, я совсем его не знал. От кого больше зла – от того, кто показывает свою подлость всему миру, или от того, кто скрывает ее до случая, чтобы выплеснуть на доверчивых дураков?
– Хороший вопрос для жреца, – кивнула Алипия, – но не слишком уместный, если Леймокер невиновен.
– Я был там, девочка, я дрался с наемниками и видел свеженькие золотые Сфранцезов в кошельках убийц. Пусть твой Леймокер объяснит, откуда они взялись, и тогда я отпущу его на свободу.
Император засмеялся, но в его горьком смехе прозвучала боль. Марк знал, что бесполезно возражать ему в эту минуту; уверенный в том, что был предан человеком, которого считал честным, Гаврас не мог согласиться ни с одним доводом в его защиту.
– Благодарю вас, по крайней мере, за то, что выслушали меня, – сказал трибун. – Я дал слово, что расскажу вам все, о чем он просил.
– В таком случае ты только напрасно потерял время.
– Я этого не думаю.
– Бывают минуты, чужеземец, когда ты испытываешь мое терпение, – сказал Император с опасной ноткой в голосе.
Скавр встретил его взгляд, подавив вспыхнувший в нем на мгновение страх. Многое в том положении, которое он занимал в Видессосе, держалось на том, чтобы не дать императорской власти согнуть себя. Человеку, родившемуся в республиканском Риме, это давалось проще, чем видессианину, но столкнуться лицом к лицу с разгневанным Туризином – и не уступить, не опустить глаз, – для этого нужно было иметь мужественное сердце.
Гаврас тяжело и разочарованно
