вздохнул.
– Кабасилиас! – позвал он, и дворецкий появился рядом с ним еще до того, как его имя перестало отдаваться эхом в высоком Тронном зале. Император резко мотнул головой в сторону своей племянницы и трибуна, предоставив Кабасилиасу самостоятельно решать, какой именно смысл вложен в это простое движение.
Дворецкий сделал все, что было в его силах, однако его поклоны и пышные фразы, казалось, только подчеркивали грубость Императора. Придворные повытягивали шеи, размышляя о том, много ли потеряли посетители в глазах Императора. «Вероятно, многим кажется, что я впал в немилость», – подумал Марк и засмеялся беззвучным смехом – фатализм, достойный халога.
Когда они вновь проходили через Великие ворота, Алипия остановилась, чтобы поговорить с легионерами, после чего направилась к императорскому дворцу.
Скавр пошел к себе, чтобы продиктовать письма Баанесу Ономагулосу; почерк Пандхелиса был куда более разборчивым, чем его собственный. После того как дело было закончено, он облегченно улыбнулся и двинулся к казарме.
Но хорошее настроение трибуна длилось недолго. Навстречу ему с кувшином вина в руке и улыбкой ожидания на лице шел Виридовикс. Кельт весело помахал Марку рукой и нырнул в маленькую дверь, ведущую в другое крыло дворца. «Может быть, я все-таки должен был утопить его, – сердито подумал трибун. – Неужели Виридовикс не понимает, что играет с огнем?» Осторожностью он был наделен в той же мере, в какой Тарон Леймокер – хитростью. Что он будет делать дальше? Попросит у Туризина ключи от его спальни? Скавр поежился и решил даже в шутку не произносить этих слов – Виридовикс мог пошутить подобным образом с самим Императором.
Несмотря на то что кельт ушел, его приятель Ариг все еще находился в казарме. Он снова разговаривал с Горгидасом; грек что-то записывал.
– Кто же тогда лечит ваших больных? – оторвавшись от своих записей, спросил врач.
Вопрос показался Аригу скучным. Он почесался под туникой и равнодушно ответил:
– Шаманы отгоняют злых духов и демонов. Что касается легких ран и болезней, то старые женщины знают какие-то травы. Спроси меня о войне, и я расскажу тебе куда больше… – Кочевник хлопнул себя по бедру, на котором висела кривая сабля.
К ним подошел Квинт Глабрио. Центурион улыбнулся, махнул рукой Горгидасу, не желая прерывать его беседу, и обратился к Марку:
– Хорошо, что ты здесь. Двое моих солдат ссорятся, и я не могу докопаться, из-за чего они переругались. Может быть, ты их утихомиришь?
– Сомневаюсь, раз даже ты не смог этого сделать, – сказал трибун, но все же пошел с Глабрио.
Легионеры стояли с напряженными лицами. Марк предупредил, чтобы они не позволяли взаимной неприязни отразиться на их службе. Они кивнули в знак согласия, но Скавр не был настолько наивен, чтобы его могло обмануть их притворное смирение; если младший центурион не сумел излечить болезнь, то короткое вмешательство трибуна едва ли возымеет какое-нибудь действие; формально они, во всяком случае, предупреждены.
Когда он вернулся в казарму, Ариг уже исчез. Горгидас работал над своими заметками, стирая отдельные слова и вписывая на их место что-то новое.
– Виридовикс, наверное, подумал, что ты хочешь украсть его друга, – сказал трибун.
– Какое мне дело до того, что подумает этот верзила? – ответил Горгидас равнодушно, но не сумел скрыть раздражения. Иногда Виридовикс поступал так, что друзьям хотелось сломать ему шею, но все-таки, несмотря ни на что, они оставались его друзьями. – По крайней мере, кочевник может кое-чему научить меня.
В голосе грека прозвучала горечь. Марк знал, что тот продолжал встречаться с Нейпосом и другими жрецами, все еще пытаясь обучиться их искусству, но пока безрезультатно. Неудивительно, что все свое внимание он обратил теперь на историю – медицина уже не могла приносить ему прежнего удовлетворения.
Скавр зевнул и потянулся под теплым шерстяным одеялом. Ровное дыхание Хелвис, лежавшей рядом с ним, свидетельствовало о том, что она уже спит. Ее рука покоилась у него на груди. Мальрик спал справа от нее, а Дости сопел в своей колыбельке, но дыхание его было хриплым – малыш простудился, и Марк, засыпая, подумал о том, как бы ему самому не заболеть. Однако заснуть трибуну не удалось: что-то тревожило его, не давало покоя. Он перебрал в уме события прошедшего дня. Была ли его вина в том, что Император не простил Тарона Леймокера? Туризин был близок к тому, чтобы сдаться, но Марк не рассчитывал выиграть эту битву, он с самого начала настроился на поражение. А был ли у него шанс победить?
Он снова вспомнил голос Алипии Гавры, когда та разговаривала с легионерами у Великих ворот. Что бы принцесса ни знала об их обычаях, понял внезапно Скавр, она, несомненно, умела правильно произносить римские имена.
12
Трибун чихнул. Гай Филипп посмотрел на него с отвращением.
– Ты что же, все еще не отделался от этой проклятой простуды?
– Прилипла и не проходит, – пожаловался Марк, вытирая нос. Глаза у него слезились, а голова, казалось, распухла до невероятных размеров. – Недели две прошло, как я ее подцепил, а?
– Не меньше. Такое всегда случается, когда пацан заболевает.
До безобразия здоровый, Гай Филипп прикончил свой утренний завтрак, состоящий из тарелки каши, и сделал добрый глоток вина.
– А-ах, как хорошо! – Он расплылся в улыбке и погладил себя по животу.
У Скавра не было аппетита, а насморк начисто отбил у него обоняние.
В казарму широким шагом вошел Виридовикс, неотразимый в своем роскошном плаще из шкур рыжих лисиц. Он закусил острыми бараньими колбасками и кашей, налил себе вина и опустился в кресло рядом с трибуном и старшим центурионом.
– Доброго вам утра! – Кельт высоко поднял кружку.
– И тебе тоже, – ответил Марк, окинув кельта испытующим взглядом. – По какому поводу такое великолепие с утра пораньше?
– Для некоторых, может, это и утро, дорогой мой Скавр, а кое для кого еще только конец ночи. И чудесной ночи, к слову сказать, – подмигнул он.
Марк промычал что-то невразумительное. Обычно ему нравились хвастливые россказни Виридовикса, но с тех пор как тот загулял с Комиттой Рангаве, он предпочитал слышать о его похождениях как можно меньше. Кислое выражение на лице Гая Филиппа тоже не слишком ободрило Виридовикса – Марк был уверен, что старший центурион завидует кельту, но скорее умрет, чем признается в этом. Кельт, впрочем, ничуть не смутился и, шумно отхлебнув большой глоток вина, заметил:
– Поверите ли вы, что эта шлюха имела наглость приказать мне, чтобы я бросил всех остальных моих подруг и развлекался только с ней! Не попросить, заметьте, а приказать! И чтобы я даже не пикнул! Ну какова наглость у девки! А ведь я еще делю ее с прежним дружком… – Он откусил кусок от колбаски, скривился от острого привкуса и отпил еще вина.
– Делишь ее с кем? – спросил Гай Филипп, удивившись тому, что кельт не назвал имени соперника.
– Какая
