разница? – быстро сказал Марк. Чем меньше людей узнают о подвигах Виридовикса, тем больше времени потребуется на то, чтобы слухи о них дошли до Туризина. Даже кельт, видимо, сообразил это и замолчал. Но его сообщение о словах Комитты не на шутку обеспокоило трибуна.
– Что же ты сказал своей даме? – поинтересовался он.
– То, что сказал бы ей любой кельтский вождь, разумеется, – чтобы она убиралась ко всем чертям. Ни одна девка не смеет со мной так разговаривать.
– О-ох, только не это, – выдохнул Марк. Он сжал ладонями раскалывающуюся голову. Зная горячий нрав, мстительность и заносчивость Комитты, безмерно кичащейся своим высоким происхождением, он вообще удивлялся, что Виридовикс еще цел и мог рассказывать им о случившемся. – Ну, и что же она ответила тебе?
– Она начала ругаться, но я выбил из нее дурь, как хороший копейщик. – Виридовикс с наслаждением потянулся. Трибун взглянул на него с изумлением, переходящим в ужас. Если это правда, то галл действительно могучий копейщик.
Кельт дожевал мясо, выковырял из зубов кусочек кости и сыто рыгнул.
– Ну что ж, – сказал он, – если парень гуляет по ночам, как кот, то днем он должен спать. С вашего позволения, я… – кельт поднялся, допил вино и, весело насвистывая, отправился на покой.
– С меня хватит твоих «не обращай внимания!» и «какая разница», – заявил Гай Филипп, как только Виридовикс скрылся. – Ты не белеешь, как рыбье мясо, из-за пустяков. Что случилось?
Оглянувшись по сторонам, Марк рассказал центуриону о новой подруге кельта и получил немало удовольствия при виде того, как у ветерана отвисла челюсть.
– Юпитер Всемогущий, – промолвил наконец центурион. – Этот парень не играет по мелочи, а? – Он подумал еще с минуту и добавил: – С этим уже ничего не поделаешь, пусть ходит к ней сколько ему влезет. Но я скорее опустил бы свою игрушку на острый меч, чем подошел бы к этой дамочке. Так оно было бы безопаснее.
Трибун покачал головой – в глубине души он был полностью согласен с Гаем Филиппом.
Весна подступала все ближе, и Скавр все меньше времени проводил с налоговыми документами. Большая часть бумаг прибыла после сбора урожая, и к тому времени, когда дни стали длиннее, он уже закончил работу с ними. Трибун сознавал, что его проверку видессианских чиновников нельзя назвать идеальной: бюрократы Видессоса были слишком многочисленны и хитры для любого одиночки, тем более чужеземца, чтобы их можно было по-настоящему контролировать. И все же он считал, что сделал много полезного и в императорскую казну поступило значительно больше доходов, чем поступало обычно. Совершал Марк и ошибки, избежать которых, рассуждая задним умом, было не так уж трудно.
Однажды Пикридиос Гуделес ужаснул его, появившись в конторе с массивным золотым перстнем, в котором светился громадный изумруд. Гуделес держался так тщеславно и сверкал своим изумрудом в лицо трибуну столь откровенно, что Марк был уверен – перстень куплен чиновником на украденные из налогов деньги. Гуделес почти не пытался это скрывать, но Марк, несмотря на тщательные расчеты, не мог обнаружить утечки финансов ни по одной ведомости. Гуделес промучил его несколько дней, а потом, все еще поглядывая свысока, показал римлянину хитрую уловку, которую использовал, ловко жонглируя цифрами.
– Поскольку эту хитрость использовал я сам, не вижу смысла оставлять столь удобную щелку для какого-нибудь клерка. Это отразилось бы на моих собственных доходах.
Более или менее искренне Марк поблагодарил его и ничего не сказал о перстне: он явно проиграл схватку с бюрократом. Они по-прежнему были «как бы друзьями», проявляя уважение к опыту и знаниям друг друга.
Скавр все реже приходил в свой кабинет, расположенный в левом крыле Тронного зала, и порой ему даже не хватало сухого и точного ума чиновника, его умения вовремя съязвить и открыть очередную канцелярскую тайну.
Вскоре только один важный документ остался в списке дел трибуна – налоговый лист из Кибистры. Ономагулос игнорировал его первый запрос, и Скавр послал второй, более резкий.
– Тебе придется долго ждать, пока эхо откликнется на твои крики, – предупредил его Гуделес.
– Почему? – раздраженно спросил Марк.
Чиновник не мог поднять брови, поскольку их скрывали падавшие на лоб густые волосы, но так дернул лицом, что римлянин почувствовал себя глупцом.
– Это, видишь ли, было сумасшедшее время, и каждый использовал его как мог и умел, – туманно намекнул Гуделес.
Скавр хлопнул себя ладонью по лбу, раздраженный тем, что упустил такую очевидную причину. После Марагхи Ономагулос отсиживался в Кибистре, и, вероятно, ни один из его счетов не выдержал бы подробной проверки. Вопрос оказался не столь мелким, как представлялось Марку поначалу, Туризин наверняка заинтересуется им.
Так и вышло. Императорский эдикт, отправленный в Гарсавру, был таким суровым, что оставалось лишь удивляться, как не растрескался пергамент, на котором он был написан. К этому времени, однако, Марку было уже не до бумаг: готовясь к летней кампании, он много занимался с солдатами. Гоняя легионеров и тренируясь вместе с ними, Скавр с радостью видел, как исчезает брюшко, приобретенное им во время зимнего безделья, – римских полевых занятий было достаточно, чтобы согнать жирок с любого. Примкнувшие к легионерам видессиане и васпуракане постоянно ворчали, как это и положено солдатам, за что Гай Филипп, разумеется, мучил их еще больше, поскольку не выносил жалоб. Что касается Скавра, то он приступил к тренировкам с таким энтузиазмом, какого не чувствовал с того дня, как сам присоединился к легиону. Оружие было сделано вдвое более тяжелым, чем настоящее, и солдаты отрабатывали удары на соломенных чучелах до тех пор, пока руки не начинали отваливаться. Большое внимание уделялось колющим ударам мечом и тяжелым деревянным щитам, а также атакам и отступлениям в битве с воображаемым противником.
– Это тяжелая работа, – сказал Гагик Багратони во время одной из тренировок. Васпураканский накхарар все еще командовал своими соплеменниками, но научился ругаться на ломаной латыни так же искусно и затейливо, как и на своем более беглом видессианском. – Настоящая война, вероятно, принесет нам некоторое облегчение.
– В этом-то вся и штука, – согласился Гай Филипп.
Багратони застонал и мотнул головой, стряхивая капли пота. Ему было уже далеко за сорок, и упражнения давались нелегко, однако он тренировался с суровой настойчивостью, стремясь усталостью заглушить терзавшую его душу боль. Солдаты его не отставали от командира, выказывая силу духа и дисциплинированность, заслуживавшие одобрение и восхищение римлян. Единственное, что приводило горцев в ужас, – это плавание. Реки на их родине большую часть года стояли пересохшими и даже во время паводков были не глубже ручьев. После многих усилий они все же выучились плавать, но так и не смогли наслаждаться водой, как римляне, для которых искупаться в конце тяжелого дня было и развлечением и отдыхом.
Еще труднее оказалось одолевать премудрости римской военной науки
