вся вымазалась, косы растрепались, – устало причитали они маминым голосом, – и на рукаве дырка… Вылитый мальчишка! Да кто ж такую неряху в жены-то возьмет!» Тураах вздрогнула и обернулась. Юрта по-прежнему была пуста.
К щекам прилил жар. Мама, пойми: в лесу слишком много чудес, чтобы весь день сидеть за вышивкой. А по хозяйству Тураах и так помогает, вовсе не ленится. С самого утра все дела переделала, какие были ей поручены. Все готово, так чего дома скучать?
Тураах встряхнула черными косами, прижала покрепче воротник и выбежала из юрты, стараясь не смотреть на ровные ряды посуды.
Берестяная пластинка взлетела в синь. Табата прищурил глаз, еще немного натянул тетиву и резко пустил стрелу в чернеющий кругляш. Стрела взмыла. Табата подался вперед. Вот сейчас! Собью берестяную птицу, глядишь, брат на охоту возьмет!
– Промажешь, – сказала стоявшая под сторожевой елочкой Тураах. За ее спиной столпились, открыв рты, младшие ребята.
Берестяная птица зависла на миг, словно в небесах взошло второе, черное солнце, и полетела на землю. Стрела запоздала совсем немного, прошла выше и нырнула в густой кустарник, окаймлявший поляну со стороны леса. Дети разочарованно ахнули, а рыжая малышка Алтаана сочувственно шмыгнула носом.
Табата выругался и оглянулся: услышь произнесенное им слово кто из взрослых, не избежать тумака.
– Промазал, да еще и стрелу потерял! Вот устроит тебе взбучку Бэргэн! – хмыкнул Сэргэх. Он был старше на несколько зим и на детской полянке не появлялся, но Табата вместо обычного для тэлэрика мяча притащил лук и стрелу, поэтому Сэргэх не смог сдержать любопытства.
– Накаркала! – Табата с досадой бросил лук в сторону и помчался к зарослям искать пропажу. Сэргэх был прав: брат не на шутку рассердится.
– Эй, так и его потеряешь! – Тураах подхватила лук и бросилась вдогонку.
Табата разочарованно сопел, раздвигая ветви кустарника. У кромки кустов пропажи видно не было. Он уже ступил под зеленые своды тайги, когда к нему подоспела Тураах. Она огляделась и принялась шарить по веткам чуть в стороне от друга, поправляя то и дело сползавший с плеча лук.
– Вон она! – Тураах указала в чащу. – Как далеко залетела!
И правда, за кустарником виднелось коричневое оперение. Дети переглянулись и нырнули в заросли. Первым на прогалину выскочил Табата – и пораженно замер. Ахнула за спиной Тураах.
Мир словно поблек. Пепельного цвета земля была бесплодной: ни травинки, ни кустика, ни поросшего мхом камня. Только иссохшее, обугленное с одной стороны дерево. Его сучья кривились узловатыми пальцами демона-абааса, сплетаясь над покоившимся на нижних ветвях коробом. В нем-то, застряв между почерневшими от времени досками, и торчала потерянная стрела.
Табата неуверенно оглянулся назад: за зеленым забором кустов виднелась родная полянка, место сбора всей окрестной ребятни, да верхушка мохнатой елочки. Стройное молодое деревце – крайняя точка детского мира: забежит кто за ее ствол, спасаясь от лисы-водящего, тут же загомонят ребята: «Не честно! Не по правилам!» И будет зазевавшийся игрок ждать окончания кона, наблюдая за весельем друзей со стороны.
Вон он, до каждого кустика, до каждой травинки знакомый мир, за спиной. А здесь – мертвое дерево с дремлющим в ветвях арангасом [7]. Табата, излазивший тайгу вокруг улуса вдоль и поперек, готов был поклясться: этого места нет и ни одна тропа сюда не ведет.
– Пойдем, нужно ее достать, – помявшись, прошептал Табата. Липкие лапки холода бегали вдоль позвоночника, но после позорного промаха показаться Тураах еще и трусом не хотелось. – Стрела невысоко, встанешь мне на плечи и дотянешься.
Дети крадучись вышли на прогалину. Обугленный ствол нависал над ними.
Тураах поежилась, глядя на могилу. В таких хоронили шаманов, и приближаться к ним было настрого запрещено. Правда, Тураах никогда и не слышала, чтобы поблизости от улуса был хоть один арангас. Черное дерево с прогнившим коробом заставляло сердце замирать. Однако оставлять стрелу здесь нельзя. Тураах вскарабкалась на спину Табаты и потянула за древко.
– Никак, – тихо сказала она. – Попробуй ты…
Тураах слезла и подставила спину. Табата был на пол-ладони ниже нее, но сильнее. Он ухватился двумя руками за стрелу, потянул раз, другой. С третьим рывком стрела поддалась и начала выходить из щели.
Табата ощутил позади себя движение.
– Твоя стрела, мальчик? – раздался шелестящий голос. Тураах пошатнулась. Табата, выдернув наконец стрелу, не устоял и полетел на землю. Всхлипнула упавшая рядом Тураах, жалобно тренькнула тетива детского лука, и мир поглотила тьма.
– Ой-ой-ой, что ж это делается-то! Сразу у двух деток абаасы [8] душу отнимают! Помрут, ей-ей, помрут оба! А коли не помрут, так…
– Что ты, Сайыына-эбэ, беду кличешь? – хмуро ухнул старший кузнецов подмастерье на причитания старухи, голосящей среди баб. Те слушали, разинув рты. От избытка внимания старая сплетница горячилась все больше, а пророчества ее становились все ужаснее. – Глядишь, пройдет хворь к утру-то!
Старуха нахохлилась:
– А ты, Тимир, мне рот не затыкай! Я на свете-то поболе тебя поживала, видала поболе. Не раз уж злобные абаасы на моем веку души деточек похищали. Рожи-то у них страшные, не понять – звериные аль человечьи, и ревут страшно, не по-нашенскому, а коли схватят…
– Да подожди ты ребятишек хоронить и разума лишать, карга старая! Это не души детские, а твой разум абаасы утащили, да так ловко, что ты и не смекнула! – рявкнул Тимир, потом добавил тише: – Может, на тропу шаманью хоть одна душа свернет…
Сайыына побагровела, распухла, приготовившись клясть на чем свет стоит нахала, но, запоздало поняв, какой лакомый кусочек для пересудов подбросил ей Тимир, елейно улыбнулась. Хитро засверкали узкие глазки, старуха сдулась, мелко-мелко закивала, а когда Тимир немного отошел, свистящим шепотом сообщила товаркам:
– Слышали? Тимир-то не зря в старших подмастерьях у кузнеца, скоро и сам у горна начальничать станет. Говорят ведь, что кузнецы – старшие братья шаманам, и железненький наш [9] в щелочку да видал уже верхние и нижние миры, как пить дать! И про деток чего-то знает…
А в соседней юрте метались сжираемые внутренним огнем Табата и Тураах, найденные охотниками на лесной поляне недалеко от улуса.
Мир выглядел странно: земля была далеко. Тураах полюбовалась немного на зеленую волну тайги и игрушечный улус, зажатый между лесом и лужицей-озером, и повернула голову влево.
Рука. Привязанная к дереву. Тураах шевельнула пальцами – рука согнула и разогнула пальцы. Значит, рука ее, Тураах. Интересно, и кто же ее привязал?
– Крха, – раздался каркающий смешок. Тураах повернулась на звук. Чуть выше ее макушки рос толстый сук, а с него смотрел пустыми глазницами огромный птичий череп. В глазницах копошилась тьма. Тураах зажмурилась: вглядись в зыбкую темень, и тебя завертит, засосет неведомо куда.
– Кхра-кхра-кхра, – снова захохотал череп, – пойдешь, дитя, мне в родню? Будешь летать по семи небесам, да путь вниз тебе не закрыт будет.
Тураах не удержалась, открыла глаза:
– Ты Хомпоруун хотой [10], повелитель птиц? Ты зовешь меня в жены?
– Кхра-кра-кхрах, – он хохотал и хохотал, все никак не мог остановиться. Вдруг он слой за слоем начал покрываться мясом, кожей и черными, как смоль, перьями, в глазнице заблестел, отражая побледневшее лицо Тураах, бездонный зрачок. – Кхрах, доброму Хомпоруунчику нет никакого дела до девчонки на древе, а вот я с удовольствием полакомлюсь испуганными глазками! Ох, и вкуснятина же – невинные глазки, полные ужаса, кхра-ра-храх! Крар-р-р-р-р-ра! – хохот ворона бубном ударил по ушам, перешел в призывное карканье.
И тайга откликнулась. Граем, свистом и хлопаньем крыльев. Взметнулись вверх птицы, повели хоровод над верхушкой огромного дерева. Тут были не только черные вороны, но и названые сестры Тураах [11] вороны, длиннохвостые сороки-трескухи, маленькие сычи, большеглазые неясыти, даже воробушки и синички. Тураах не боялась птиц, но в грае этой бешеной стаи, в их глазах, щелканье клювов и круговом движении сквозило дикое, древнее, хищное. Тураах вжалась в ствол.
– Крахраар-р! – снова гаркнул ворон, и птицы устремились к дереву. Перед лицом Тураах захлопали черные крылья. Ворона каркнула и ударила ее чуть повыше ключицы.
