А Пайк стоит совсем рядом от заклятия, которое может обратить его в мага и охватить пламенем, как дерево в засуху.
С трудом сглотнув, пытаюсь сосредоточиться на настоящем моменте, отогнать образы Алекса и Пайка в огне. Нет никакого огня и пламени. Нет опасности.
Все хорошо. С Пайком все хорошо.
– Айрис? – спрашивает он и смотрит на меня. – Ты о чем задумалась?
– Ой, прости.
Ловушка почти готова.
– Отвлеклась немного.
– Так, соберись. Сейчас смотри внимательно.
Пайк открывает крышку переноски и хватает лесного хомяка. Зверек мечется в его руке, и после пары попыток Пайк наконец устанавливает ловушку.
Все это время сова смотрит на нас.
– Так, давай отойдем и посмотрим, голоден ли он, – говорю я.
Мы немного отходим и садимся за большим деревом. Так нам все видно, а Макгаффин почувствует, что ему ничего не угрожает. Конечно, совун знает, что мы здесь – он слышит нас, да и ему всегда известно, где я – и все же если он не почувствует угрозы, скорее выйдет за добычей.
Мы усаживаемся поудобнее, и Пайк наблюдает за Макгаффином в бинокль. Мы не разговариваем, и я про себя снова и снова прошу сову вылезти поесть. Но понимаю, что он смотрит не на хомяка, а на нас.
Спустя несколько часов мы понимаем, что птица не собирается вылетать из своего дупла, и я перевожу взгляд на Пайка.
– Еда его не интересует, – говорю слегка растерянно.
– Подождем еще.
– Макгаффин не человек. Если бы он хотел есть, давно бы уже съел хомяка. Дикие животные не оставляют «сладкое» на потом.
Пайк снова в надежде смотрит в бинокль, но совун не шевелится.
– Что ты высматриваешь?
– Не знаю, – напряженно отвечает Пайк. – Ты действуешь мне на нервы.
– А гляделки в бинокль помогают тебе успокоиться? – спрашиваю как можно тише, не желая спугнуть птицу.
Нам нужен новый план.
– Нет, но я хотя бы что-то делаю. Дай мне сделать по-своему, хорошо?
– Твой план не работает.
Пайк ничего не отвечает и продолжает смотреть в бинокль. Я тянусь, чтобы забрать его, но Пайк резко отдергивается и свирепо смотрит на меня.
– Это очень дорогой полевой бинокль с диаметром объектива в 42 миллиметра и увеличением в восемь с половиной раз. Не трогай его.
Он говорит о бинокле так, словно часто им хвастается, и это выводит меня из себя.
– Пайк, нам правда нужен новый план.
– Нормальный у нас план.
Пайк не двигается с места и даже не смотрит на меня. Он замер, наблюдая за Макгаффином, словно тот вот-вот прилетит к нам.
– Сама все сделаю, – говорю, вставая и отряхивая штаны.
Травы лежат у меня в рюкзаке, и я не стану рисковать и ждать, когда сова снова улетит. Ну уж нет.
Я беру полотенце, но Пайк хватает его за другой конец, встает и смотрит на меня.
– Ты издеваешься? Хочешь полотенце поперетягивать?
Пытаюсь выдернуть полотенце у него из рук, но Пайк сжимает крепче.
– Да, если придется. Зачем ты притащила меня сюда, если не собираешься слушать?
– А когда я говорила, что буду исполнять любой твой приказ?
Пайк дергает полотенце и оно выскальзывает у меня из руки.
– Я побольше тебя знаю о птицах, – заявляет он.
– Да, не зря штаны в универе просиживаешь.
Пайк уже собирается что-то ответить, когда сова издает пронзительный крик.
«Нет!»
Я бросаюсь к дереву, чтобы успокоить Макгаффина, заверить, что ему ничего не угрожает.
Но слишком поздно.
Совун вылезает из дупла, взмахивает крыльями и взлетает все выше и выше. Его крыло еще не зажило, и мне становится плохо, когда я понимаю, сколько же сил ему нужно, чтобы лететь.
– Нет! – Умоляю его вернуться.
Я бегу за Макгаффином, но в этом нет смысла. Мне не догнать его. Я тянусь к магии в нем, окутывая своей, делаю все, чтобы вернуть его. Показываю свой ужас и умоляю лететь обратно.
Но ничего не помогает.
Совун привык к магии, привык ко мне.
Он пролетает сквозь просвет в деревьях и исчезает из виду. Забрав мои надежды с собой.
В лагерь мы возвращаемся молча. Пайк идет чуть впереди, делая вид, что хочет уйти подальше, но я не против. В глазах щиплет от слез, и я не хочу, чтобы он видел, как плачу. Я не считаю, что слезы показывают слабость… нет. Но, когда плачу, чувствую себя ранимой и уязвимой, а такой я себя показываю немногим.
Уже темнеет, и видеть сложнее. Сумерки окутывают лес в пыльно-серые тона. Мы просто потратили целый день впустую. Я останавливаюсь, прислоняюсь к старой ели и плачу.
Мама всегда говорит, что надо хорошенько выплакаться и будет легче. Конечно, плач не поможет найти сову, но на душе и правда становится спокойнее.
Не знаю, сколько так стою у ели, но, когда вытираю слезы и иду дальше, ночной лес уже просыпается. Над головой бьют крыльями летучие мыши, стрекочут сверчки, а шаги Пайки давно стихли вдали. Я не осмеливаюсь искать его с помощью магии, ведь если она коснется его, он увидит звездный свет.
И тогда все поймет.
Но в нашем лагере больше не из чего черпать магию, и только у Пайка есть компас.
Я потерялась. Потеряла надежду. И потеряла сову.
Оглядываюсь и медленно вздыхаю. Нет смысла идти в лагерь – в темноте мне его не отыскать. Лучше остаться здесь и не отходить далеко от тропы, по которой мы шли с Пайком.
Я сажусь, прислонившись головой к дереву, и закрываю глаза. Корни ели извиваются по земле, обнимая и защищая. Мои глаза устали от слез. Я прижимаю руки к груди и выдыхаю, придвигаясь к ели.
Когда становится холодно, я окутываю себя магией. Тысячи мельчайших частиц устремляются ко мне, согревая. Наконец дрожь проходит, и я пытаюсь найти сову.
Чувствую Макгаффина и радостно выдыхаю. Слава богу, он все еще в лесу.
Наша связь по-прежнему крепка. Совун разрешает мне тянуться к его магии, чтобы я пришла за ним. Он не позволяет моей магии воздействовать на него, но хочет, чтобы я его нашла. Я сосредотачиваюсь на потоке. Птица километрах в тринадцати к северо-западу отсюда. Завтра нужно собрать вещи и идти дальше. Хорошо, что не очень далеко улетел.
Макгаффин жив и продолжает нести в себе злосчастное проклятье.
Теперь, когда я знаю, что с ним все хорошо, можно отдохнуть. Я прижимаюсь к ели, и, окутанная магией и убаюканная корнями, медленно погружаюсь в сон. И всего на мгновение чувствую умиротворение.
И вдруг:
– Айрис!
