Лето.
Лунная ночь. Очень светлая. На фоне светлого неба и большой луны силуэты конных бойцов ЧОН ВЧК.
Посереди степи - ров.
Срубов стоял невдалеке от рва на возвышении. С горящими глазами, с раздутыми от возбуждения ноздрями.
У рва стояли голые люди, ожидая расстрела.
К Срубову подскочил Боже:
- Товарищ Срубов, разрешите разграфить контриков?
Срубов:
- Как это: разграфить?
Боже:
- Шашкой!
Срубов:
- Действуйте по инструкции, без фантазий.
Стреляли сразу по десять человек. Из револьверов, в затылки.
Некоторые плакали, просили пощады. Некоторые приговоренные от страха садились на край канавы, свешивали в нее ноги.
Двое попытались бежать, но кругом была конная цепь. Кавалеристы не выпустили ни одного - порубили.
Полковник Крутаев сидел по-турецки у края канавы и орал белухой:
- Позовите товарища Срубова! Имею ценные показания! Приостановите расстрел! Я идейный коммунист! Я ещё пригожусь вас! Товарища Срубова!
Срубов подошел к нему.
Крутаев бессмысленно таращил глаза на Срубова и орал:
- Товарища Срубова! Позовите товарища Срубова!
Срубов равнодушно отвернулся от него и пошел вдоль рва.
Все же Революция и долгие войны выучили большинство умирать с достоинствам. Большинство в шеренге застыло в совершенном безмолвии как ряд обнаженных алебастровых статуй. Особенно тверда держались женщины. Они вообще умирают лучше мужчин.
Из ямы кто-то кричал:
- Товарищи, добейте!
Соломин спрыгнул в ров на трупы, долго ходил по ним, поворачивал, добивал.
Десять чекистов подходили. Стреляли очередной десяток. Отскакивали. Щелкали курками. И снова подходили, с виду даже с ленцой, к очередной десятке. Конвейер.
Закадровый голос Срубова:
- Умерли они - умрешь и ты. Закон земли прост - родись, роди, умири. Неужели человек - сверлящий глазами телескопов эфир Вселенной, рвущий границы земли, роющий в пыли веков, читающий иероглифы, жадно хватающийся за настоящее, дерзко метнувшиеся в будущее, он, завоевавший землю, воду, воздух... неужели он никогда не будет бессмертен? Жить, работать, любить, ненавидеть, страдать, учиться, накопить массу опыта, знаний и потом стать зловонной падалью... нелепо...
Чекисты подошли к последней десятке. Залп. Кончено.
Сцена 100. Степь. Натура. Режим(рассвет). Лето.
Светало. Четче становились конники на горизонте.
Кац и Срубов шли к автомобилю. Сзади них бойцы батальона ВЧК лопатами закидывали ров с расстрелянными землей.
Срубов наступил ногой на муравейник. Десятки муравьев вцепились ему в сапог.
Срубов осмотрел сапог. Постучал им об землю:
- Смотри, Ика, козявка и та вступает в смертельный бой за право жить, есть, родить. Козявка козявке горло перегрызет. А мы философствуем, нагромоздили разных отвлеченных теорий и мучаемся. Ян Пепел говорит (передразнивает): “Революция - никаких филозофий!” А я без “филозофий “ ни шагу.
Кац промолчал. Садился в автомобиль.
Садясь за ним в авто, Срубов добавил:
- Неужто так и есть... Родись, роди, умри?
Кац ничего не ответил. Ему было неловко встречаться с жестким взглядом Срубова.
Сцена 101. Клиника нервнобольных. Интерьер. День. Лето.
Врач вышел из-за забеленной стеклянной двери.
Кац и Моргунов поднялись.
Врач:
- Очень тяжелый случай, товарищи. Товарищ Срубов месяца два побудет у нас. Крайнее нервное истощение, осложненной злоупотреблением алкоголя.
Кац молча кивал головой в фуражке.
Моргунов свою мял в руках.
Врач:
- Кстати, не подскажете, кто такой Юрасик? От все время его зовет.
Кац:
- Сын. Жена от него зимой ушла.
Сцена 102. Клуб ГубЧК. Интерьер. День. Лето.
Кац на трибуне зала клуба ГубЧК. Яростен, речист, дерзновенен:
- Стоит лишь арестовать за вредную деятельность какого-либо профессора, военспеца, спекулянта, как со всех сторон сыплются десятки прошений с ходатайствами. И удивительно... чем вреднее элемент, тем более ходатайств и поручительств. Нам твердят, что уничтожением их мы идем по пути регресса. Пусть так! Пусть мы на время отстанем, но зато будем уверены, что элементов, становящихся на пути самому существованию нашей власти нет. И весь этот мусор будет чисто выметен пролетарской метлой...
Зал взорвался аплодисментами. Все ряды были заняты чекистами и красноармейцами батальона ВЧК.
Кац рукой успокоил и продолжил:
- Вот почему мы так решительны в наших методах борьбы. Все войны, которые велись до сих пор, это были войны насильников за утверждение своего насилия. Война, которую мы ведем, это священная война восставших, униженных; и оскорбленных, поднявших меч против угнетателей. Может ли кто-нибудь посметь нас упрекнуть в том, почему мы боремся м КАК мы боремся?!
Сцена 103. Кабинет Срубова. Павильон. День. Лето.
Срубов худой, желтый, под глазами синие круги. Кожаный костюм одет прямо на кости. Тела, мускулов нет. Дыхание прерывистое, хриплое. Сидит возле своего бывшего стола.
А допрашивает Кац, сидящий на его, Срубова, председательском месте.
Над головой у Каца портрет Троцкого вместо портрета Маркса.
Лицо у Каца как чайник. Нос - дудочка остра, опущенная вниз. Кац сидит за столам Срубова и от неуверенности в себе разыгрывает перед старым товарищем из себя начальника.
Ручку белую слоновой кости всю перемазал чернилами.
И хотя бы допрашивал - лекцию читает:
- Позоришь
