так же державшихся на значительном расстоянии.
Проехав сквозь их кольцо, он натянул поводья прямо перед ней:
– Командир!
Торас подняла взгляд, похоже изо всех сил пытаясь его узнать.
– Это я, Галар Барас, – сказал он, спешиваясь. – Командир, я привез известие от повелителя Хенаральда…
– Слишком поздно, – ответила Торас, показывая кувшин. – Он оставил вот это. Как прощальный дар. Не думала, что он проявит такое… понимание. Галар, моего мужа здесь нет, зато есть ты, пусть даже чернокожий и все такое, и мне придется обойтись тобой. – Она внезапно села, вытащила пробку и подняла кувшин. – Присоединяйся, любимый. Я трезвая с самого рассвета, так что день нынче выдался долгий.
Барас шагнул было к ней, но тут же остановился и взглянул на солдат. Те молча наблюдали за ними. Одна женщина внезапно отвернулась и упала на колени, закрыв руками лицо.
– Галар, – проговорила Торас Редон. – Выпьешь со мной? Отпразднуем мир.
– Мир, командир? Но я принес известие о войне.
– Боюсь, здесь она уже закончилась. Разве не слышишь, какие мы стали мирные? Ни лязга оружия, ни болтовни глупцов, которые не в состоянии заткнуться, даже когда им совершенно нечего сказать. Никогда не замечал? Те, кто не способен держать язык за зубами, превращают любое слово в мертвое семя, которое бросают за собой в бесплодную землю, спеша дальше, – однако взгляд их полон отчаяния, ибо они тоскуют о талантах садовника, но подобное им не суждено, и сами они наверняка об этом знают.
– Командир, что тут стряслось?
Женщина удивленно подняла брови:
– Мы устроили пирушку на всю ночь. Эль и вино лились рекой, но сам знаешь: сон после такого кутежа не приносит отдыха. Интересно, почему боги нашего мира пропитали ядом каждую привычку, доставляющую удовольствие? Полагаю, этим богам просто-напросто не понять, что такое радость. Хорошее самочувствие для них – зло. Не проси меня поклоняться этим жалким засранцам, Галар Барас. Их рай – пустыня, где мы должны благословлять солнце, избегать просьб о воде и называть другом адскую жару. Я вижу пески, где толпятся обугленные останки душ, но по крайней мере они чисты. – (Улыбка на лице Торас повергла его в ужас.) – Сядь со мной рядом, любимый. Выпьем за мир.
Галар ничего не понимал, но охватившее его чувство одиночества было столь велико, что он даже не испытывал стыда или вины каждый раз, когда она называла его «любимым». Он подошел к ней ближе.
Торас Редон слегка покачнулась назад, взмахнув кувшином:
– Идите сюда все! Друзья мои! Выпьем же в последний раз за легион Хуста! А потом все закончится, и мы сможем уйти в пустыню, чтобы приветствовать тех богов с мрачными лицами! Превратим их унылое пуританство в добродетель и напишем на ней самое святое из всех слов! И что же это за слово? Конечно же «страдание».
Торас подняла кувшин, собираясь выпить.
И тут кто-то предостерегающе крикнул. Галар Барас вытащил меч, и оружие издало вопль. Клинок метнулся вперед, ударив по кувшину. Во все стороны разлетелись глиняные осколки, брызнула кровь, будто из расколотого черепа.
Со всех сторон пробуждалось оружие Хуста. Из каждого шатра, из каждых ножен раздавался вой мечей.
Галар Барас пошатнулся, выронив оружие и зажав руками уши. Но вой продолжал звучать внутри него, отдаваясь в костях, врезаясь в мозг. Он почувствовал, как отделяется от тела и взмывает к небу под ударами непрекращающихся воплей. Сквозь слезы он увидел, как разлетались на куски деревянные ножны на поясах окружавших его солдат, и те падали или спотыкались, раскрыв рот и присоединяя свой голос к завываниям.
«Яд. Они все мертвы. Торас…»
Она стояла на четвереньках, собирая куски пропитанной вином глины, и запихивала их себе в рот, кашляя и задыхаясь. Галар видел себя самого, кружащего высоко над ней. Он узрел, как первая повозка достигла спуска, но быки падали в ярмах, корчась в судорогах и дергая ногами. Передние колеса резко свернули в сторону, и повозка опрокинулась, вываливая на землю деревянные ящики.
Он увидел, как эти ящики разлетелись в щепки, открыв последний дар Хуста Хенаральда своему легиону – кольчуги из того же железа, шлемы, поножи и наплечники. Доспехи отвечали крику оружия в долине внизу. Возницы лежали на земле, из их носа, ушей и глаз текла кровь.
Вой нарастал, раздирая парусину шатров в лагере, разрывая веревки. В далеких загонах на западе лошади ломали ограды и в ужасе разбегались.
Галар чувствовал себя потрепанным воздушным змеем посреди бушующей бури этих жутких голосов.
«Прибежал капрал Ранид. Он вытащил меч. Но ему не стоило этого делать».
Внезапно вой прекратился. Галар устремился вниз, и в то мгновение, когда он ударился о землю, его окутала тьма.
«Никогда. Никогда больше».
Эндест Силанн выглядел стариком, будто с него сорвали покров молодости, обнажив скрывавшееся под ним ветхое горе. Райзу Герату часто приходилось видеть лица, безвозвратно изменившиеся после тяжкой утраты, и каждый раз у него возникала мысль, а не прячется ли страдание изначально под кожей, прикрытое маской надежды или суеверного отчаяния, когда улыбка кажется достойной защитой от тягот этого мира. Но все эти делано вежливые выражения лиц оказывались плохими защитниками души, и, когда они слетали под натиском эмоций, у окружающих это не вызывало никаких иных чувств, кроме унижения и страха.
Молодой жрец появился на пороге его жилища, словно нищий, нервно сплетая на коленях пальцы, будто в них шевелились новорожденные змееныши; в глазах застыла немая мольба, но даже она была лишена какой-либо надежды. Как можно помочь нищему, который не видит спасения ни в деньгах, ни в еде, ни в теплой постели?
Райз шагнул в сторону, пропуская Эндеста, и тот прошел мимо него, волоча ноги, будто пораженный целым букетом загадочных недугов, не подвластных никакому лекарству. Выбрав кресло у огня, он сел, уставившись на свои дрожащие руки и не говоря ни слова.
Немного подождав, историк откашлялся. И произнес:
– У меня есть подогретое вино, жрец.
Эндест покачал головой.
– Я закрываю глаза, пытаясь заснуть, – сказал он, – и каждый раз вижу один и тот же жуткий сон, как будто он уже поджидает меня.
– Печально слышать. Возможно, тебе помогло бы снадобье, ввергающее в забытье.
Гость взглянул на него покрасневшими глазами и снова уставился в пол.
– Я сомневаюсь в надежности этого мира, историк. Это наследие сна и его проклятие наяву: даже сейчас кошмар преследует меня, и мне нужна поддержка.
– Положи руку на камень, жрец. Ощути знакомую зернистость дерева или холодный бок глиняного сосуда. Все они вполне надежны.
