графиками.
Я в пятьдесят, обнимаю паренька, удивительно похожего на мужчину со второго фото, но с моими белыми волосами.
И зеркало. Зеркало на стене, с беспощадным равнодушием отражающее лицо глубокой старухи с белыми волосами и перепуганными глазами.
Тогда я забилась под первое попавшееся одеяло и долго плакала и звала маму.
На следующий день я вернулась в парк.
И на следующий.
И на следующий.
Я следовала за листьями, которые влёк по дороге ветер. Я заглядывала в тёмные неподвижные лужи и ловила взгляд своего отражения. Я смотрела на неподвижный полупрозрачный месяц на дневном небе, пока он совсем не истаивал к полудню.
Но я не нашла жестоких господ с белыми лицами, как у покойников.
И себя, потерявшуюся много-много лет назад, я тоже не нашла.
Ледяная госпожа
Белая госпожа даровала мне своё благословение, и с тех пор я проклят. Тонкими и белыми губами, стылыми, как первый лёд, она коснулась моего лба, и холод растёкся по моим венам.
– Ты никогда не умрёшь, – прошептала она, нежно лаская моё лицо, обводя черты скул и подбородка, целуя закрытые глаза. – Пока я жива, твоя жизнь будет длиться, и длиться, и длиться…
В те минуты, полные звенящей свежести первых заморозков, острого и сильного запаха мяты и йода, я был счастлив. Я сидел у ног белой моей госпожи и шептал ей истории – все, которые знал. Она благосклонно внимала, и один короткий её взгляд был драгоценнее и желаннее всех богатств мира. Иногда она протягивала тонкопалую руку и проводила по моим волосам, и белые пальцы её путались в непослушных тёмных кудрях. Она была нежна, она была осторожна, как любящий хозяин, оберегающий самую ценную живность на скотном дворе.
– Расскажи мне ещё, возлюбленный мой, – просила она голосом чистым, как воздух над самыми высокими горными пиками. – Расскажи мне ещё.
И я, окрылённый восторгом перед ней, не чувствовал убийственного холода в её голосе.
Я говорил, и говорил, и говорил, пока у меня ещё оставались слова, пока голос мой не охрип, а истории, все, что я знал, не вытекли из меня, словно кровь из неисцелимой раны. Но молчать было страшно, так страшно, так стыло, так жутко, что я заставлял пересохший язык шевелиться.
Я начал выдумывать истории.
И они пленили мою госпожу сильнее всех тех, что я рассказывал ей раньше.
Как она внимала мне, как внимала! В огромном зале, где свет мягкими волнами исходил от стен, прихотливым рисунком расплывался в воздухе, рисуя далёкие страны и немыслимые пейзажи, под нервюрным сводом голос мой почти терялся, затихал, едва оторвавшись от губ. И госпожа склонялась ко мне, чтоб не пропустить ни единого моего слова, ни единого звука, и прохладное её дыхание овевало моё лицо.
Как счастлив я был, ощущая себя центром её мира, единственной точкой, на которую она устремляет свой взгляд!
Но однажды и придуманные истории закончились тоже.
Как я ни шевелил языком, как ни мычал простенькие мелодии, слов во мне не находилось. Все я растратил на ублажение госпожи, даже те, что неприкосновенным запасом лежали, ожидая Страшного суда, чтоб оправдать меня, чтоб очистить от земной скверны.
Но и их не осталось.
И тогда госпожа моя потеряла ко мне интерес, отвернула от меня лицо, белое и холодное, как полная луна в зимнем небе. Безмолвной тенью остался я у её ног, серой, плоской и незаметной, и узрел тогда сотни и сотни других теней, что стелились у подножия её трона. Слабые и немые, они с мольбой взирали на госпожу, тянули к ней руки, но всё, что им оставалась, – безвольно взирать, как наслаждается она рассказами нового фаворита, как гладит его руки, как склоняется к нему, жадно внимая.
И я, я тоже остался среди них, ибо благословение госпожи обернулось проклятием. Холод сковал меня, и оказался он так силён, что отогнал даже смерть, жадную и вездесущую. Обещание госпожи оказалось правдой – жизнь моя длилась, и длилась, и длилась.
Но не было в ней ни покоя, ни радости, ни света.
Только благословение её, ледяное, как и она сама.
Перед лицом её
– Я пришла заключить сделку.
Гарм внимательно вгляделся в неё – сначала глазами для мёртвых, затем глазами для живых. Она казалась странной и нездешней: слишком липкая, угловатая, болезненно бесцветная – не понять, совершеннолетняя или нет. Одежда из грубого полотна и тонкой кожи, ремешки браслетов и чернильная вязь вьюнка на запястьях, бусины в светлых волосах – редкие вспышки цвета. Но самым странным было полное отсутствие имплантов – и пустота вместо тени в виртуальной сфере, словно там её вовсе не существовало.
Словно и впрямь пришла из прошлого, когда Биврёста ещё не существовало.
Не дожидаясь приглашения, она уселась напротив, нервно сцепила пальцы – они заметно дрожали, – но взгляда не опустила.
– Мне сказали, только ты можешь помочь, пёс Хель.
Гарм досадливо поморщился и отложил безвкусный сэндвич. Негодная, словно резиновая еда не приносила удовольствия, а вкупе с неприятным разговором и вовсе становилась отвратительной. Он знал уже, зачем пришла девочка – смертные приходили к нему всегда с одним и тем же.
В мире, где виртуальная реальность дарила убедительную иллюзию любого чувства, любого наслаждения, ни за какие деньги нельзя было купить лишь одного – спасения от смерти.
– Тебе наврали, ива золота. Я не помогу тебе обмануть смерть.
Она и бровью не повела, и Гарм приятно удивился – мало кто помнил о кеннингах [4], ещё меньше – кто умел понимать их. Только слугам богов они въелись в разум и кости, вместе с верностью своим древним покровителям.
– Мне не это нужно, – она нахмурилась. – Я хочу встретиться с мёртвым и говорить с ним. Я согласна на любую цену.
Чтобы скрыть замешательство, Гарм потянулся к пластиковому стакану. У напитка не было ни запаха, ни вкуса, он не дарил сил – только утолял жажду и порождал лёгкую тошноту. Или его замутило от её слов?
– Кто тебе рассказал обо мне, липа ожерелий? Кто рассказал, как меня найти?
Она натянуто улыбнулась, пожала острыми плечами.
– Я просто умею заключать сделки.
– И мёртвые тебе нужны для очередной сделки?
Она вздрогнула, сжалась, её глаза забегали. Гарм видел, как напряглись её плечи, когда она усилием воли взяла себя в руки. Ясный взгляд остановился чуть выше его головы, бледные губы едва шевельнулись:
– Это… личное.
В окне за её спиной отражались редкие посетители забегаловки, больше увлечённые бесхитростной едой, чем окружающей реальностью. Гарм видел их и настоящими глазами и глазами, которые даровала ему Хель, когда отобрала у него судьбу и имя. Увязшие в виртуальной реальности, как в болоте, люди принадлежали Хельхейму едва ли не сильнее, чем Мидгарду, хоть сами и не понимали этого. Виртуальность была единственным смыслом их жизни, единственной целью. Набей живот дешёвой пищей, протяни ещё один день, чтоб в симуляции ощутить хотя бы иллюзию счастья.
Рядом с ними девочка казалась живой и настоящей, даже несмотря на свою болезненную бледность. И в то же время она была непонятной, далёкой и непредсказуемой. Гарм никогда не встречал людей, полностью отрезанных от виртуальной сферы. Были те, кто настолько редко подключался к ней, что глаза Хель их не различали. Одни были безумно бедны, что не могли накопить на имплант для доступа к Биврёсту, другие были так же безумно богаты, что никакая симуляция не могла дать им того, чего они не имели бы в реальности. Девочка же была не похожа ни на первых, ни на вторых.
И это почему-то вызывало симпатию.
– Я не смогу помочь тебе, о Фрейя ладони, и никто не сможет. Мёртвые не встречаются с живыми и не говорят с живыми. Это закон Хель, и не мне нарушать волю госпожи.
Она побледнела ещё сильнее, светлые глаза потемнели от отчаяния. Тень скользнула по её лицу, затем она решительно сжала губы.
– Тогда я предложу сделку ей!
Пёс Хель расхохотался. Его смех был отрывистым, лающим, от него у людей холодок пробегал по спине. Вот и сейчас остальные посетители начали ежиться и оглядываться, не понимая, что же их так пугает до ломоты в костях.
Лёгкая симпатия к девчонке исчезла, пожранная чёрным пламенем злобы. О чём она думает, как она смеет?! Даже ему, верному слуге, великая госпожа Хель позволяет не больше, чем простому смертному!
Он уже хотел прогнать её прочь, когда глаза кольнуло болью, и на периферии зрения замерцали серые и голубые нити энергетических каналов, словно виртуальный мир проступил сквозь очертания мира вещного. Лёгкая судорога пробежала по мышцам и тут же отпустила.
Гарм тяжело сглотнул, без сожаления отодвинул надкушенный сэндвич.
– Иди за мной, омела самоцветов. Продолжим наш разговор в другом месте.
Она вскочила,
