жирную рожу сменила тощая, с впалыми щеками и глазами навыкате. Кто вообще берёт таких в стражники?
– Мяу, – Норико постаралась, чтобы голос звучал как можно жалобнее, округлила глаза, прижала уши. Люди такое любят.
– Похож, – кивнул жирный. – Но кошка принцессы не выходит в город.
А сегодня вышла! Норико хотела бы высказать всё, что думает об этих недалёких, но издала только ещё одно жалобное «мяу», надеясь, что её наконец отпустят. Она не знала, как долго сможет провисеть вот так, взятая за шкирку.
– Иди отсюда, – жирный наконец отпустил её. Точнее, швырнул обратно за ворота. Норико приземлилась на лапы, зашипела на него и снова бросилась во дворец. Провались они в Ёми, эти попытки быть милой киской! Если понадобится – она искромсает его так, что никакой лекарь не сошьет эти лоскуты воедино.
– Стой! – заорал жирный, но теперь Норико была наготове. Она увернулась, прыгнув влево, там проскочила между ног тощего доходяги, который даже нагнуться за ней не успел, и нырнула в ближайшую клумбу. Топтать цветы они не осмелятся.
Она присела у гортензий и выглянула – стражники переругивались между собой, не решаясь покинуть пост. Отлично. А вот и Хотэку. Остановился, что-то спросил, кивнул, пошёл дальше. В руках он бережно держал купленный свиток. Норико осторожно последовала за ним, стараясь держаться в тени высоких растений.
Хотэку вошёл в додзё. Конечно, куда ещё мог пойти самурай. Норико перебежала за угол, но можно было не торопиться – дверь он закрывать не стал. Она постояла, прислушиваясь. Шаги, шорох одежды, шелест катаны, покидающей ножны. Он делал то, зачем пришёл, – упражнялся. Немного выждав, она подкралась ко входу. В полумраке зала двигался силуэт с мечом. Движения Хотэку были плавными, но быстрыми, и при этом точными, выверенными до мё [14], каждая поза казалась произведением искусства. Норико никогда не интересовалась ни искусством, ни оружием, ни танцами, но этот её заворожил. Она любовалась, не смея вмешаться. Он был безупречен, и впервые она почувствовала, что кто-то мог потягаться с ней в навыке владения своим телом.
Последнее движение, изящный поворот руки – и катана возвращается в ножны. Он стоял спиной ко входу, дыхание оставалось ровным. Норико бы похлопала, если бы могла.
– Входи, – Хотэку обернулся. – Не стой у порога.
Норико замешкалась. Он знал? Почувствовал её присутствие? Неужели тоже понял?..
Хотэку улыбнулся, как улыбаются люди, любящие кошек, завидев одну из них на улице.
Нет, он не понял. Он же ёкай – наверняка просто почувствовал чужое присутствие. Её оплошность, что она об этом не подумала.
Норико шла осторожно, изображая смесь испуга и заинтересованности. Хотэку присел на корточки и протянул руки вперёд. Хм, знает, как обращаться с животными. Она подошла ближе, вытянула морду и обнюхала пальцы – обычный кошачий ритуал.
Хотэку улыбнулся шире.
– Знакомство закончено? Ну, теперь можешь сказать, зачем наблюдала за мной.
– Всё-таки понял.
Он кивнул:
– После рассказа стражников стал подозревать, что это была ты. Когда понял, что следишь за мной здесь, – убедился.
– И тебя ничего не смутило? – она не знала, что её удивляет больше: его прямота или невозмутимость.
– Смутило? До этого дня я не встречал ни единого ёкая во дворце. Я скорее почувствовал надежду, – эта честность обескураживала. Норико полагала, что она войдёт в тёмный зал, заговорит с ним, пока он её не видит, затем внезапно выйдет из-за угла, вальяжно помашет хвостом и заставит признаться, кто он и как попал в ряды самураев. В общем, замысел был великолепный, только вот не предполагал, что Хотэку так себя поведет.
– Надежду на что? – Норико опасалась верить ему. Слишком приветливый, слишком открытый, слишком… слишком…
– Что я не одинок в своей тайне.
Слишком.
– У меня всё иначе, – зачем-то выпалила она.
Хотэку продолжал улыбаться.
– Киоко-химэ знает?
Какая проницательность. Хотя что ещё он мог подумать после её слов? Норико кивнула.
– В этом я не сомневался. Но от остальных ты наверняка прячешь свою суть.
Что ж, это правда.
– Даже если Киоко-химэ знает тебя – она не знает, каково быть тобой, чужаком в единственном месте, где подобных нам ненавидят.
Да кто же вываливает всё так сразу… Норико волновалась. Она не была готова к таким откровениям. Она должна была стать хозяйкой положения, но Хотэку обескураживал. И – то, что ей признавать вовсе не хотелось, – он был прав. Полностью.
Как бы Норико и Киоко ни были близки – любимой принцессе никогда не понять, каково обитать в месте, где все ненавидят тебе подобных, и всё время притворяться кем-то иным, жить не своей жизнью.
– Тяжело это? – она решила сменить тему. Невыносимо было слушать то, о чём она старалась не думать каждый день и каждую ночь с того дня, как ступила на остров.
– Что именно?
– Прятать крылья.
– Нет. Сейчас нет. Тяжело было первые месяцы.
– Сами собой раскрывались?
Он кивнул.
– Приходилось стягивать себя ремнями под одеждой, чтобы извести привычку летать.
– Звучит ужасно.
– Такова цена.
Норико вдруг поняла, что быть во дворце – его решение. Она не выбирала плыть в Шинджу и жить этой жизнью, но он…
– Почему ты здесь? За что платишь своей свободой?
– Это долгая история… Возможно, когда-нибудь я её расскажу.
Значит, не во всём он так откровенен. Что ж, оно к лучшему.
– Как знаешь.
– Бакэнэко, значит. Это правда, что вы умеете превращаться в людей? – Хотэку снова улыбался. Ему шла улыбка. Норико с удивлением отметила эту мысль и задушила её, как назойливую муху. Плевать.
– В людей. В зверей. В любого, кого убиваем. Возможно, даже в крылатых самураев, – она оскалилась, довольная собой. Вот теперь разговор идёт как надо.
– Опять это делаешь, – Хотэку вздохнул и сел на пол, скрестив ноги.
– Что? – не поняла Норико.
– Хочешь казаться злой.
– Мне не приходится казаться, – глупый птиц начинал раздражать.
– Правда? И многих ты убила? – ни капли ехидства в голосе, чистое любопытство.
Норико молчала. Она действительно не любила убивать. Пакостить – да. Возможно, калечить. Может быть, водить духов к живым, чтобы пугать. Мстить – да. Но не до смерти. Уже за это она стала изгоем среди своих. Бакэнэко убивали безжалостно и без сострадания, с хладнокровным расчётом, но и без удовольствия. Хищники делали что должны. Они называли это проводами – провожали жертв за завесу. Поскольку смерть была… богоугодной.
Бакэнэко не были жестоки, убивали быстро, зачастую безболезненно. Норико была другой. Она причиняла много боли – душевной и физической. Но убивала – редко. Даже животных. Человека – единожды, задолго до своего путешествия на Шинджу.
Но вслух ничего из этого она не сказала.
– Многих, – почти правда. За те десятилетия, что она жила, смертей было немало. – Но ответь мне, птиц, кто большее чудовище: тот, кто избавит от мук лёгкой смертью, или тот, кто заставит о ней молить, но так и не подарит облегчения? – она потянулась, изогнув спину, и легла. Она знала, кем является – худшей из бакэнэко: не несущая ни смерти, ни жалости. Для неё всё было игрой, и она ничего не могла с этим поделать.
Он смотрел с подозрением.
– Мне плевать, веришь ты или нет, – заметила Норико.
– В этом я не сомневаюсь.
Она поднялась, собираясь уходить, но птиц бросил вслед вопрос:
– Ты ей расскажешь?
– Ты сам это сделаешь.
Норико вышла и направилась к озеру – Киоко не стоит надолго оставлять одну.
Когда Норико прибежала к Киоко, та уже медитировала вдали от посторонних глаз на островке двух сосен, неподалеку от берега. Зелень надёжно её укрывала от чужих взглядов, но не от носа Норико, поэтому она, не теряя времени, перебежала по мокрым скользким камням – как же она это ненавидела – и осторожно подошла к принцессе, стараясь не тревожить. Но стоило ей оказаться рядом – Киоко тут же открыла глаза.
– Я чувствую жизнь вокруг: жуков, червей, рыбы, птиц. Но как только тянусь – все ускользает, я не понимаю, что делаю не так, – она выглядела такой опечаленной, даже отчаявшейся, что у Норико сжалось сердце. Она хотела помочь, но не понимала как.
