если след ойууна померкнет или прервется, удаганку поведет нить-предчувствие, привязанная к подарку похитителя.
Нить ощущений разбухла – и вот в руках удаганки уже надежная веревка. Продев ее между корней, Тураах затянула двойной узел и стала спускаться по следам Табаты.
Следы Табаты едва подсвечивали замысловатое переплетение корней-троп. Ступишь не туда – потеряешься, уведет тропка неведомо куда. Лишь еле слышный шорох листьев напоминал об оставленном за спиной Среднем мире.
Этот путь был незнаком Тураах, она спускалась осторожно, ступая точно по следам ойууна. Отяжелевшая серьга Алтааны подсказывала: дорога верна.
– Впер-реди светлеет, – подсказала устроившаяся на левом плече Тураах Серобокая. Мрак действительно редел вдали.
Переступив узловатый корень, Тураах оказалась в высоком гроте. Шорох тополя сменился здесь шипением воды. Удаганка повернула туда, где мрак жался к стенам, спасаясь от проникающего через отверстие света. Серобокая щелкнула клювом и устремилась вперед.
– Кр-рха! – отозвалась ворона снаружи: путь свободен.
Свет не был ярким, но Тураах все же зажмурилась перед тем, как выйти из-под сводов пещеры. Выждала немного, открыла глаза и осмотрелась.
С крутого железного склона открывался величественный вид. Высоко в сером небе завис блеклый кругляш светила. Под ним, на сколько хватало глаз, уходили вдаль острые зубья скал, упираясь своими широкими стопами в бурый стремительный поток, чей рев слышался в гроте. А над головой удаганки раскинулись узловатые корни Аал Лук Мас, собираясь в могучий ствол: древо мира возносилось ввысь и терялось кроной в серой мгле облаков.
Черные крылья Серобокой мелькнули в небе. Вторя им, по земле скользнула серая тень вороны.
На железном брюхе Нижнего мира не осталось никаких следов Табаты. Впрочем, эта земля вообще не хранила отметин: ни магических, ни звериных, ни человечьих.
Тураах прислушалась к ощущениям. Узелок у левого уха налился жаром, нить пульсировала, тянулась перекинуться мостом через бурые воды и змейкой лечь под ноги, уводя к дальним клыкам гор на север. Где-то там томилась кут Алтааны.
Перебраться через бурые воды реки для удаганки из рода ворон не составляло труда: отрасти крылья – и путь открыт. Тураах медлила.
Перекрывая зов пульсирующей нити, в висках стучал знакомый ритм: та-ба, та-ба, та-та-ба. Он звал в другую сторону, вдоль берега, вниз по течению.
Тураах сосредоточилась на эхе бубна.
Спускаться было тяжело: гладкая шкура холма норовила сбросить в воду. Тураах осторожно приближалась к беснующимся волнам. Выбранный путь, похоже, был единственным более-менее безопасным в округе. Уцепиться было не за что, но впереди виднелась узкая полоска камней у самой воды. К ней и вели мелкие бугорки-ступени.
Тураах соскочила на гальку. Стук в висках усилился, мешаясь с оглушающим шипением реки.
– Сюда, – каркнула Серобокая, опустившись за огромным валуном у самой воды. Тураах перебралась по скользкому от влаги камню к небольшой заводи и замерла: прибитый течением к берегу, из воды торчал деревянный остов. Порванная кожа колыхалась, пестря смазанным рисунком. В ветвях огромного дерева запутались солнце и луна. Под раскинувшейся на все небо кроной замер в прыжке конь, по другую сторону ствола стриг ушами настороженный олень. Ниже, в сплетении корней, прятались духи-иччи и ужасные абаасы.
В бурой воде Нижнего мира покоился порванный бубен Табаты-ойууна.
Черные крылья ночи тяжело опустились на плечи Тураах. Ни звезд, ни луны – только тьма. Тьма – и хлопанье крыльев за спиной.
– Ты зр-ря задержалась здесь так надолго, удаган Тураах, – Хара Суорун всегда появлялся в непроглядные ночи. Или Ворон приносил тьму на своих могучих крыльях? – Озер-рного ойууна нет больше ни в Нижнем мире, ни в Среднем, ни в Верхнем.
– Изодранный бубен не означает смерти хозяина, – упрямилась Тураах. – Я не нашла его тела.
– Но и следов тоже нет, так ведь? Табата – белый ойуун, не под силу ему пер-ресечь пустоши и болота Нижнего мира. Оставь бесплодные поиски, Тур-раах! Вр-ремя Алтааны неумолимо сочится сквозь пальцы.
Ворон был прав: мочка левого уха, украшенная металлической веточкой, с каждым часом наливалась болью. И все же…
Мысль о том, что Табата сгинул в преисподней, выламывала ребра. Боль была неожиданно острой: Тураах казалось, что она давно забыла друга детства, но почему же тогда ее мутит и корежит? Она всхлипнула, слезы хлынули по щекам.
Почему она все время теряет? Раз за разом судьба вычеркивает нечто значимое из ее жизни! Родину. Семью. Друзей детства. Улыбчивого Айхала, которого она сама выкорчевала из сердца. Теперь еще и Табату. Он один мог бы понять ношу, что давит на плечи удаганки. Даже после того страшного, что встало между ними. Особенно после того.
Кто станет следующим? Рыжеволосая Алтаана, которую Тураах должна спасти?
В спину ударил горячий воздух, обволакивая сжавшуюся Тураах. Слезы иссякли. Опухшие веки отяжелели, мерное хлопанье крыльев убаюкивало, унося печаль прочь.
– Спи, удаган, оставь боль ночи и набир-райся сил, рассвет не за горами, – донеслось словно издалека.
Под двойным покрывалом тьмы Тураах провалилась в сон.
Боль не ушла, но сон принес успокоение, вернул Тураах решительность. Ворон прав: нет смысла медлить. Если Табата погиб, то она только зря потратит драгоценное время. Но если Хара Суорун ошибся и белый ойуун угодил в западню где-то на пути к Алтаане, Тураах наверняка найдет его след.
Нужно двигаться дальше. Здесь, в преисподней, время течет иначе, чем в Среднем мире. То растягивается, то ускоряется. Закаты и восходы не имеют значения. Три ночи в мире людей – сколько ночей здесь, внизу? Может быть, десяток, а может – одна. Веточка-сережка набухала, тянула вперед. Ее биение – единственный надежный проводник.
Тураах подняла с земли просохший остов бубна. Разгладила кожу, очертив пальцем дерево от макушки до корней, и, сама не зная зачем, спрятала его в свою котомку. Пусть будет.
Серобокая сорвалась в небо, закружила над головой. Тураах вскинула голову, взглянула на блеклое солнце Нижнего мира, только начинавшее свой путь по небосклону.
Горло полнилось утробным гулом, по телу растекался жар. Гортанный звук вырвался из глотки вороньим клекотом, удаганка раскинула руки в стороны. Под мягкими рукавами кафтана волоски на коже встали дыбом и стали стремительно прорастать, расширяясь. Исчезла одежда, исчезли руки, исчезла сама Тураах. Была – и нет ее.
Через мгновение две черные птицы пронеслись над потоком и устремились в сторону гор.
Бледный кругляш солнца преодолел зенит и начал спускаться, когда впереди показалась цепочка холмов, а ветер стал доносить до путников смрад. Сначала едва различимый, постепенно он густел, заставляя морщиться и дышать ртом. Тураах, весь день утаптывающая дорожную пыль, глянула вперед. Что же может так непереносимо вонять?
Проделать весь путь в облике птицы было бы быстрее, но так удаганка тратила слишком много сил. К тому же, отрастив крылья, Тураах заметила, что ей труднее следовать на зов. Именно поэтому, едва бурый поток скрылся из виду, она перекинулась в человека.
Ржавая змея дороги изогнулась, лениво вползая на последний холм, – и впереди показалась черная вода. Волны бились о пологий берег и, отползая, оставляли на земле копошащуюся розоватую пену.
Здесь дорога делала петлю, подходя к самой кромке моря, и замыкалась на самой себе: змея поедала собственный хвост.
Вонь стала почти осязаемой. Вдыхая через раз, удаганка направилась к воде. Вглядевшись в черные волны, облизывающие берег, она обнаружила источник смрада: море кишело червями, выплевывая извивающихся розоватых опарышей на землю. Увы, пульсирующая болью нить тянулась вперед, теряясь в море.
– Крарх, эту мер-рзость так просто не перелетишь! – негодующе щелкнула клювом Серобокая. Действительно, смердящие воды уходили вдаль, на сколько хватало глаз. Берега видно не было.
– Предлагаешь искупаться? – с омерзением отозвалась Тураах.
– Эй, зачем лезть в воду, когда есть старик Юёдюён! – окликнули
