Броук. – Чтобы они не испугались каземата.
Я подумала, что очень вряд ли юный некромант испугается каземата, но тут же себя одёрнула: кто ж знает, во что выросли эти приютские бедолаги.
Всё-таки надо идти туда с Вильмой, решила я, – и Вильма будто услышала мои мысли. Она вышла в галерею, а за ней семенила Тяпка.
Увидев меня, Вильма заметно обрадовалась.
– Как же здорово, что ты здесь! – воскликнула она, и Тяпка заскакала вокруг. – Добрый дядюшка Хальгар недоверчив, как бродячий кот. Пошёл к Леноре… уж не знаю, какое решение он потом примет. Орстен его сопровождает. А ещё я велела Друзелле присмотреть за малышом – вот кто мил в этом семействе!
– А ты не хочешь взглянуть и на других детей? – спросила я. – Мессир Броук привёз потенциальных юных некромантов из приюта.
Вильма не колебалась ни секунды:
– Конечно, хочу! А Тяпка будет главным экзаменатором.
– Тяпа? – удивился Броук. – Мёртвая собачка?
– Идеальный экзаменатор, – сказала я.
У меня от души отлегло.
* * *
Детей люди Броука привезли шестерых. Дети сидели в служебном корпусе Дворца, в малой приёмной, которая выглядела не так уж и парадно. За ними присматривала улыбчивая фрейлина из людей Броука, источавшая вкрадчивую опасность, которую дети, я думаю, чуяли.
Ну и ожидаемо это была очень-очень мрачная компания детей. Мальчиков, конечно. В серых казённых мундирчиках, изрядно потрёпанных и залатанных на локтях, в серых панталонах и тяжёлых башмаках. Чтоб сразу было видно: приютские сироты.
С Даром. Никаких экзаменов не надо: я почувствовала.
Пятеро маленьких на нас посмотрели хмуро. Шестой сидел в кресле у окна, к нам спиной – и не обернулся. По-моему, обозначал, что он тут самый старший.
Маленькие были совсем маленькие. С ходу мне показалось, что им лет по десять или около того.
Самый младший и маленький – просто ужасно хорошенький, прелесть какой хорошенький, лапочка. Белый, как снег: волосы белые, худенькое личико белое, как молоко, белые ресницы – длиннющие, прикрывающие громадные глазищи, тёмно-красные, гранатового цвета. В тени. Ну классическое клеймо: таким ребятам свет неприятен до физической боли.
Но хорошенький, как совёнок какой-нибудь. Хотелось поцеловать его в макушку.
Никогда не понимала, почему эта дивная потусторонняя белизна считается безобразной. Вдобавок у него был сильный Дар, в резонанс моему – и он, по-моему, прислушивался к себе.
Рядом с ним сидел плотный парень, у которого часть лица, от виска до верхней губы, всю щёку, закрывал тёмный нарост, покрытый, я бы сказала, мехом. Мне подумалось, что этот мех, наверное, мягче, чем его волосы, – ну, в общем, подружки будут гладить его по этой щеке, когда подрастёт. Взгляд у него был хороший: холодный, прямой и разумный.
А горбун ни на кого не смотрел. В пол смотрел. Ему было неприятно и неуютно – и он не знал, чего от нас ждать. И с ним на одном стуле сидел… неужели слепой? По крайней мере, с ходу я подумала так: у него были тусклые глаза, мутные, как залитые молоком.
Слепой некромант – находка. Если правда то, что о них болтают. Как же он там выжил?
Хотя друзья – это серьёзный шанс, а они, наверное, дружили, горбун и слепой, раз умещались на одном стуле вместо того, чтобы сесть удобно.
Пятый поражённо смотрел на меня. Я уже привыкла ходить по Дворцу без муфты – и он уставился на мою клешню. Всё понятно: странные у него были руки. Очень крупные ладони, а большие пальцы – такой же длины, как указательные, тоже с тремя фалангами. Небось простецов берёт оторопь не хуже, чем от клешни: слишком чудно́ это выглядит.
Они не встали, а мы и не настаивали. Тяпа подошла к слепому, виляя хвостом, – и я поняла, что он не слепой или не совсем слепой, потому что он протянул ей руку понюхать, точно к морде. Тяпа ткнулась ему в ладони, и он погладил её, как живую собаку.
– Рада вас всех видеть, мэтры некроманты, – сказала Вильма. – Думаю, прежде бесед всем нужно пообедать? А познакомимся за столом.
– Они не знают этикета, – сказал тот, кто сидел к нам спиной, у окна.
– Ну и что? – сказала я. – Теперь не есть, что ли?
Я к нему подошла и развернула его кресло.
Он был тут самый старший, точно. Лет пятнадцать или больше. Чёрный, как я. Под длинной чёлкой – удивительно, как её сохранил, – длинный нос и презрительный прищур.
Без рук. Вообще. Болтались пустые рукава застёгнутого мундира.
– Это проблема, леди, – сказал он мне. – Если жрать ногами – это, наверное, вас шокирует.
– Не попался ты мне раньше, – сказала я. – Просто-таки ты время терял в своём этом приюте. А так-то мы бы могли шикарный номер сделать в балагане уродов: я травлю дохлых котов мёртвой собакой, а ты ногами жрёшь. Не меньше десятки в неделю, я думаю. Серебром.
Он не ожидал. Аж подавился от неожиданности – и все остальные будто выдохнули, чуть расслабились, а беленький совёнок, по-моему, хихикнул.
– После балагана уродов ты шикарно устроилась, – сказал парень без рук.
– Дар – полезная вещь, – сказала я.
– Не спорю, – сказал он. – Если б не Дар, я бы давно сдох.
– Покажешь, как жрёшь ногами? – спросила я. – Интересно.
– Если дашь пожрать – куда я денусь, – хмыкнул он.
– Я – Карла, – сказала я.
– А я – Райнор, – сказал он. Стянул одной ногой с другой ботинок – и подал мне босую ступню, небрежным аристократическим жестом.
Грязную. У него на ноге были до странности длинные гибкие пальцы.
– Баран, – сказала я. – Сначала дама должна подать руку, неуч.
И пожала его ступню.
Здорово же нас с ним тряхнуло! У нас с Вильмой был резонанс, я уже знала это ощущение, но с Райнором оно было куда сильнее. Сильный Дар: я почувствовала, как Райнор полыхнул изнутри, тем самым знакомым неосязаемым жаром проклятой души.
И он попытался удержать мою руку – ногой.
А я не отняла.
– Обалдеть, какой Дар, – сказала я. – Вильма, ты видишь?
Вильма отослала фрейлину распорядиться насчёт обеда – и обернулась.
– Простите, – сказала она. – Я отвлеклась.
И протянула Райнору руку – а он на несколько мгновений растерялся, замешкался.
– Вот теперь правильно, – сказала я. – Тебе дама руку подаёт – ты берёшь. Не спи, светский лев.
Он снова хмыкнул, но в этот раз было больше похоже на смешок. Взял ногой руку Вильмы – и удивился:
– Ты тоже? Клейма не видно…
– Ставить негде, мэтр, – улыбнулась Вильма. – Рада познакомиться, Виллемина Междугорская.
Он отшатнулся, у него глаза раскрылись втрое больше, чем были:
– Королева?!
А Вильма
