не сумела.
Внизу было душно. Я сидела у стены – она кренилась, взлетала и падала, то слабей, то сильней, каждый миг был непредсказуемым и смутным. Трюм казался огромным – койки были подняты, пристегнуты к стенам, вещи убраны в тяжелые сундуки. Те, кто не страдал от качки, шутили, их голоса звучали бодро, но страх, витавший в воздухе, был сильней. Постыдное чувство, от которого так хотелось избавиться.
Я пила раствор черного порошка, и он помогал на время. Но потом внутренности вновь сводила резкая боль, скручивала меня, прижимала к полу.
«Представь, что мы летим, – говорил мне кто-то. – Представь, что это крутой вираж!» Чей это был голос? Анкэрты? Раши?
В конце концов я не выдержала – воспоминание об этом было смутным, как сон. Вдоль шатающейся стены я добралась до лестницы, вскарабкалась по ступеням. Сквозь шквал соленого ветра дошла до каюты, упала на кровать.
Неужели я спала так долго, что наступила ночь?
Я отпустила сундук, схватилась за край кровати. Цепляясь за нее, перебралась к двери – она стонала под напором ветра, скрип досок походил на голос умирающего зверя. Сперва дверь не поддавалась, словно кто-то навалился на нее снаружи, но потом распахнулась. Я шагнула за порог и упала на палубу.
Струи воды били меня, не давая встать: косая стена ливня, ветер, грохот грозы и соленые брызги. Тьма клубилась над головой, сизые и черные тучи, близкие и страшные. Вода текла за воротник, одежда промокла насквозь. Я приподнялась, чтобы схватиться за ближайший канат – и в этот миг мокрая палуба взметнулась, швырнула меня на стену каюты.
Я успела увидеть борт корабля и волну над ним – пенящуюся, огромную, – и корабль качнулся вновь, соленый поток обрушился на палубу.
Кто-то схватил мою руку – плечо откликнулось горячей болью, – не дал морю унести меня.
– Бета! Почему ты не внизу?!
Сквозь грохот волн и шквала я узнала голос Армельты. Лицо ее было скрыто шлемом и потоками воды, крылья распахивались и закрывались, словно не подчинялись ей, черные пластины в них выли от ветра.
Армельта помогла мне подняться, и я схватилась за канат. Вода, соленая и пресная, хлестала со всех сторон, не давая перевести дыхание, но я сумела выговорить:
– Мне плохо там.
– Тогда иди в каюту! – Армельта указала на вход, и я была уверена – сейчас она силой затолкает меня внутрь.
Но Армельта вдруг замерла. Я прислушалась вместе с ней и сквозь шум грозы различила крики. Мне показалось, что я слышу голос Мельтиара и, может быть, Киэнара, – но новый раскат грома заглушил все.
– О нет, – сказала Армельта и сорвалась с места.
Она помчалась вперед, хватаясь за черный трос. Я хотела последовать за ней, но опора вновь ушла из-под ног, на миг все стало черным. Не выпуская канат, я рухнула на мокрые доски палубы и осталась лежать, не в силах встать и сделать хоть шаг.
29
Я поднимаюсь из трюма, и небо рушится на меня стеной воды. Дождь – или море – бьет наискось, соль обжигает ладони, волдыри на них горят. Не слушая боль, я хватаюсь за черный трос – в нем голос нашего дома, нашего мира. Молния раскалывает небо, палуба кренится, я едва держу равновесие, но иду к переднему мостику.
Запоздалый гром оглушает на миг, ветер вторит ему, пытается вырвать канат из рук. Я горю, темнота горит во мне – хочет подняться из сердца, залечить мои раны. Хочет помочь моим звездам, успокоить их боль. Хочет сразиться с бурей, усмирить ее – но я не позволяю. Сердце грохочет сильнее бури, я сражаюсь с самим собой, с темнотой в своей крови. Меня сжигает жар, поток ледяной воды не в силах остудить его.
Шаг за шагом я иду вперед, и палуба шатается подо мной, боль пульсирует в ладонях.
Я ободрал руки, пока качал помпу. Нас слишком мало – предвестники Эртаара валятся с ног от усталости, не давая кораблю сбиться с курса. Их всего четверо, и они стремятся быть всюду: на мачтах, у руля, в трюме, залитом водой. Почти все мои звезды сражены морской болезнью, но я не должен исцелять их.
Темнота негодует и бьется при мысли об этом, я едва могу удержать ее.
Те, кого не одолела качка, помогают звездам Эртаара, сливают воду из трюма, тянут канаты, держат руль. Но корабль слишком большой, нас слишком мало.
Я стоял на помпе вместе с Цалти: рукоять поднималась и падала, вода гудела, борта качались, волны били в обшивку. Сырость мешала дышать, вкус соли обжигал горло, а в сердце бесновалась темнота. Но я держал ритм, следил, чтобы рычаг не скользил в ладонях.
– У тебя руки в крови, – сказал Цалти, когда мы остановились перевести дыхание. – Надень перчатки.
У меня нет перчаток, не было никогда. Даже в самую холодную зимнюю ночь темнота согревала мои ладони. Темнота залечивала любые раны. Но сейчас она в плену моей воли.
Цалти хотел снять перчатки, отдать мне, но я запретил ему.
Сколько мы качали после этого? Час или больше? Я взобрался наверх, чтобы найти тех, кто сменит нас.
Я поднимаюсь по ступеням, смотрю на море. Оно повсюду, клубится черными тучами, хлещет косыми струями дождя, уносит дыхание соленым ветром. Вздымается волной, огромной, пенящейся на гребне – выше наших бортов, выше меня, выше мостика, к которому я иду. Мне кажется – волна вровень с передней мачтой. Этот миг длится вечно, я смотрю, как завороженный – передо мной непокорная глубина, рвущаяся ввысь, сила, с которой я хочу сразиться.
Я успеваю крепче схватиться за трос, и волна низвергается, падает на палубу. Зрение гаснет на миг, темнота поглощает меня, кипит – но моя воля сильней. Моя воля – сталь, металл и песня, никто не сломит ее, даже мое собственное сердце.
Мир проясняется, возвращает свет и звуки. Волна смела меня, но я все еще держусь за трос, он живой болью пульсирует в ладонях. Поднимаюсь на ноги и внутренним взором ищу своих предвестников, каждого из них. Они сияют, их чувства кричат громче бури – страх, смятение, упорство. Моя маленькая звезда среди них, я едва сдерживаюсь, чтобы не окликнуть ее мыслью.
Все живы, все здесь, море не забрало никого из нас.
На передней палубе четверо. Шерири – бледная золотая тень среди сумрака бури – вскидывается, увидев меня, и снова опускается, крутит барабан лебедки. Я должен спросить, какая нужна помощь. Но сначала послать кого-нибудь вниз, на помпы.
Кто-то хватает меня за руку – я вижу черную боевую перчатку, узнаю прикосновение. Киэнар.
Он без шлема, мокрые волосы облепили лицо, вода бурлит в распахнутых крыльях. Напряжение дрожит вокруг Киэнара, устремленное и яростное, как в зале
