Темнота. Ты в нигде. Ты в никогда. Может быть, даже вне самой себя. Нет ничего. Продираешься сквозь это ничто, надеясь попасть хоть куда-то. Каждый шаг – вечность.
Тело ломит, словно ты тащишь на себе груженную камнями повозку. Плечи и спина вот-вот раскрошатся от напряжения.
Кто ты? Зачем упорствуешь? Куда идешь?
Тьма не дает ответа, но что-то подсказывает: останавливаться нельзя.
В лицо ударило холодным ветром. Тураах открыла глаза и недоуменно уставилась на пестрый ворох листвы. Белый ствол, шумная желтизна кроны.
Там, в степи Нижнего мира, ведь была не береза!
Удаганка села рывком, едва справившись с завертевшимся перед глазами буйством красок. Лес…
Вырвались!
Сквозь неумолчный шепот листвы проступили звуки более близкие: завозился Суодолбы, захлопала крыльями Серобокая.
Алтаана!
Поспешно сунув руку за пазуху (холодом обдала мысль: потеряла!), Тураах бережно достала кут, раскрыла ладонь.
Едва теплится.
– Вставай, Суодолбы! Нужно спешить! Серобокая, где мы? – Тураах поднялась. Тело отозвалось болью: каждую мышцу безжалостно выворачивало. Удаганку повело.
Уже поднявшийся полуабаас хмыкнул, глядя на нее:
– Может, я тебя понесу?
– Сама справлюсь! – признавать свою слабость и тем более позволить снова себя тащить – нет уж! Главное – собраться, а боль… боль она перетерпит. – Серобокая?
Сверху рухнуло:
– Вижу озер-ро на юго-западе! Недалеко! Спускайтесь по склону! Тропа ниже будет!
Тураах шла на одном упрямстве, воля ее натянулась до звона. Дважды за долгий путь по Нижнему миру удаганка поддалась слабости, дважды готова была опустить руки. Если бы не Серобокая и не полуабаас… Третьего раза судьба может не простить!
Главное – не останавливаться. Остановишься – больше не двинешься с места. Шагайте, ноги, шагайте.
Время от времени Тураах почти проваливалась в пустоту. Лес вокруг подергивался тьмой, перед глазами плыло, она оступалась.
За спиной сопел Суодолбы. Молчал. Но именно его рука иногда поддерживала теряющую равновесие удаганку. Или не было этого?
Вынырнешь ненадолго, прояснится в глазах, а потом снова наползают тени, клубится тьма, стирая краски.
Вот там, за деревьями, соткался из тени олень. Ветвятся рога, слюдой блестят глаза.
За пазухой налилась теплом, забилась кут Алтааны.
– Смотрите, олень! – шепнула Тураах, прикрывая ладонью пульсирующую под одеждой кут.
– Олень? Да нет там никого! – Суодолбы придержал удаганку за локоть, вгляделся в просвет между деревьями, куда она указывала.
Моргнула Тураах – и правда, никого.
Шагайте, ноги, дальше.
Мелькают, кружатся хороводом стволы деревьев. Пестрит в глазах золотом да бронзой. Однообразие усыпляет.
По правую руку земля запузырилась камнями, вздыбилась сопкой. Между редеющими деревьями показался лысый склон холма. А на полпути к вершине, раскинув руки, лежал человек. Тураах бездумно скользнула взглядом по торчащей из груди охотника стреле и бурой от крови одежде. Исчез охотник. Снова замелькали стволы.
– Поворачиваем! – очнувшись, выкрикнула Тураах. Тьма, заволакивающая взор, отпрянула.
– Что? – Суодолбы чуть не налетел на нее.
– Там человек!
– Человек? – ворчал полуабаас недоверчиво. – Сначала олень, теперь вот человек, ты не бредишь ли?
Но Тураах, словно сил в ней прибавилось, уверенно зашагала назад. Почесав грудь, Суодолбы двинулся следом.
Выбравшись на каменистый склон, полуабаас с удивлением отметил: не привиделся. Удаганка уже склонялась над окровавленным парнем.
– Да это же сын Сэмэтэя! Еще дышит…
Вытащив стрелу из раны, она отрезала от своей рубахи широкий лоскут и принялась перетягивать грудь охотника. Иногда она странно замирала, словно пережидая головокружение, но выглядела немного живее.
Суодолбы не особо понимал в ранах, потому принялся кружить по склону, разглядывая землю да прислушиваясь к отрывистому граю вороны. Чего каркает? Советы дает, что ли?
Усмехнувшись собственной шутке, Суодолбы заметил выше по склону отметины на земле, сел на корточки, задумался, что-то прикидывая.
– Странно, – крикнул он удаганке. – Я не вижу следов стрелявшего, только отпечатки оленьих копыт.
Оленьих… Ведь Тураах что-то говорила об олене… Но удаганка словно не слышала.
– Суодолбы, возьми его! Я не унесу…
Просьба полоснула хлыстом. Что он, вырвался от Кудустая, чтобы выполнять приказы девчонки? Вскинувшись, полуабаас обернулся, но один вид Тураах отбил у него охоту спорить.
Нести она собралась, дуреха… Сама еле на ногах держится! Всего-то перевязала раненого, а лоб весь усыпан каплями пота. И голос ведь не приказной, просящий.
Сверкнув глазами из-под черных волос, Суодолбы взвалил на спину охотника.
И они снова зашагали сквозь тайгу.
Инструменты удовлетворенно поблескивали у наковальни, словно подмигивая кузнецу. Тимир был уверен, что иччи его молота, резцов-кирдиэх и других инструментов пели, пока рождались их совместным трудом многочисленные пластинки, кольца и подвески.
Раскладывая кузнечную утварь и заготовки по местам, кузнец нет-нет да поглядывал на россыпь серебряных изделий.
Каждое звено, каждая пластина дышали, жили, и жизнь в них вдохнул Тимир. Вырастил из металла густые кроны деревьев и тонкие стебли, увенчанные нежными чашечками цветов. Выпустил в небо расправивших крылья стерхов. Выткал, переплетая, замысловатый орнамент.
Украшения еще предстояло собрать, придать им собственный характер и голос. Тимир жаждал услышать их нежные переливы, откликающиеся радостным смехом на каждую былинку вокруг. Только так могли звучать украшения, что будут под стать Алтаане.
Солнечный луч бьет наискось, путается в рыжих косах. Выбившаяся прядка падает на изящно изогнутую шею, щекочет, и Алтаана заливисто смеется.
Призрачный звон украшений откликается на смех, что раз за разом звучит в ушах Тимира. Ее смех сродни журчанию весеннего ручья, бегущего со склона сопки. Сродни звонким трелям птиц на рассвете. Он же звучит в радостном имени Алтаана.
Воспоминание, мучительное и сладкое, гнало Тимира из кузни. Он вышел во двор, вгляделся в линию тайги. Тураах не было уже третий день. Кузнец знал: время на исходе.
Но представить себе Алтаану больной, а уж тем более умирающей не получалось. Узнав от Тураах, что салгын-кут Алтааны похищена, Тимир сначала погрузился в такое черное уныние, что подмастерья боялись даже на глаза ему попадаться.
Он ничем не мог помочь Алтаане. Ничем.
Однако бездействие было не в характере Тимира. Руки искали дела, а когда оно нашлось, пропали и беспомощность, и мысли об угасающей Алтаане.
Тимир пробовал разные металлы и сплавы, от традиционного уулаах кемюс [36] до смеси стали Нижнего мира с серебром. Расковывал в тонкие пластинки. Чеканил. Отливал.
Образ танцующей Алтааны сопутствовал работе и постепенно вытеснил мрачные видения о другой, больной и исхудавшей. Украшения Тимир создавал для полной жизни красавицы с рыжими плетьми кос.
И вот почти готово! Она улыбнется, увидев преподнесенные ей украшения, обязательно улыбнется. Пением ручейка зазвенит ее смех.
Тимир мечтательно смотрел в чистую голубизну неба и вдруг заметил ворону, кружащую над опушкой леса.
Неужели Тураах? Вернулась?
В просвете между стволами заблестела голубая шкура озера. Тураах, едва до ее ускользающего сознания дошло, что она видит, с еще большим ожесточением бросила себя вперед.
Таяли силы. Таяли шансы донести кут Алтааны до ее тела. Что закончится быстрее, удаганка не знала.
Позади трещал подлесок от прорывающегося сквозь него Суодолбы. Подобранного ими охотника полуабаас нес не жалуясь, только урчал проклятия себе под нос да отдувался, распугивая лесную живность.
Иногда Тураах казалось, что она бы давно сдалась, рухнула бы где-нибудь в тени у таежного ручья, если бы не ругань за спиной.
Деревья расступились, открывая вид на долину и жмущиеся к голубому боку озера юрты. На краю поселка уже толпились люди, привлеченные тревожным клекотом Серобокой.
Тураах порывисто втянула в себя знакомый влажный воздух и зашагала под гору, стараясь держать спину ровнее и не загребать ногами.
Кто-то из собравшихся внизу жителей озерного улуса вскрикнул, привлекая внимание к вышедшим из леса людям. Толпа всколыхнулась, пропуская вперед три мужских фигуры. Тураах узнала Тимира, почти такого же широкого в плечах, как Суодолбы, и жилистого брата Табаты – Бэргэна.
Третий, самый молодой, сначала шел позади, но, приблизившись,
