смеялась же, наверное, Алтаана там, в Среднем мире), наверняка пляшут в ее глазах задорные огоньки. Не жестокие, как у Чолбооды. Беззлобные, ласковые.
Увидеть бы хоть раз.
Суодолбы нащупал на столе подсохшую лепешку, сунул ее в рот и обвел юрту блуждающим взглядом.
Шамкая беззубым ртом, задыхаясь, вперила в него свои белесые глаза старуха Джэсинкэй, сидевшая на лавке у двери. Вряд ли старуха видела Суодолбы, она давно уже приноровилась обходиться лишь слухом да осязанием. И чего она шамкает, словно слова все позабыла?
В глубине женской половины бешено сверкала глазами Чолбоода. Сестра Кудустая, вырвавшись на свободу, затихла, забилась куда-то в угол, но сейчас… Ноздри ее раздувались, перекошенные губы мелко подрагивали, как у рычащего волка. Того гляди бросится!
Громко хрустя лепешкой, Суодолбы недоуменно переводил взгляд со старухи на Чолбооду. Чего они так взбеленились-то?
И тут Чолбооду прорвало:
– Ты что о себе возомнил, сучий выблядок? Расселся здесь, еще и лапами своими лепешку ухватил, жует! Кто тебя в дом пустил?
В грудь Суодолбы ударилась брошенная Чолбоодой невесть откуда взявшаяся кость. Сестра Кудустая вскочила:
– Брат узнает, за этот стол больше не сядет! Да никто из нас не сядет! Вон отсюда, вон!
Суодолбы растерянно моргнул и только сейчас понял, что он самовольно зашел в юрту, а это было строжайше запрещено (его в хотон-то пускали только по велению Кудустая), да еще и сел за стол. А черствая лепешка, схваченная им в задумчивости… Ему ведь даже корки хлеба здесь не перепадало!
Чолбоода тем временем обошла камелек, переходя на мужскую половину, и схватила кнут.
Ну нет! Ударить себя он не позволит! Суодолбы подался вперед, намотал на руку со свистом рассекший воздух конец кнута.
– Да ты… Да я… Я, я поймал этого Кутурука! Никто не смог, а я изловил! Если бы не я, остался бы Кудустай с носом! Утекла бы невестушка его драгоценная!
– О, а ты обрадовался, – шипела Чолбоода, и слова ее сочились ядом. – Думаешь, брат оценит? Пустит тебя в дом, в семью? Да где ж это видано, чтобы беспородный сучонок был к лайке подпущен? Таких вообще топить надо, сразу же!
Суодолбы зарычал, с дурной силой дернул кнут на себя и вправо. Чолбоода отлетела в сторону. Полуабаас снова наткнулся на внимательный взгляд вороны. Смотрит, смотрит.
Схватив клетку, Суодолбы широкими шагами вышел в хотон и направился через него на улицу, но передумал: развернулся, сорвал тяжелый засов с двери темницы и, пригнувшись, зашел внутрь.
Его встретил колючий взгляд, мазнул, остановился на вороне, заточенной в клетке, и снова вернулся к тускнеющему клубочку света, что пленница держала в горсти.
Суодолбы потоптался на месте, сам не зная, зачем пришел. Злость выместить? Это на девке-то?
На всякий случай опустив внутренний засов, Суодолбы сел прямо на землю у двери.
– Зачем ты пришла за ней? Алтаане и здесь прекрасно жилось бы.
– Так же прекрасно, как и тебе? – голос у нее хрипел от долгого молчания.
– Смотрела, значит? Глазами вороны?
– Я удаганка, вот и вижу.
– Удаганка? Так почему же ты до сих пор не ушла, усыпила бы нас или еще что наколдовала…
– Ушла бы, всю юрту бы разнесла напоследок, да слишком много сил потратила в дороге. Только на возвращение бы хватило.
Суодолбы помолчал, глядя на свет, что был душой Алтааны.
– Раньше она ярче сияла…
– Она умирает, теряет связь с телом. Еще немного, и мне уже некого будет спасать. Не знаю, что станет с кут тогда… Быть может, она останется здесь, женой Кудустая, да только это будет лишь бледная тень веселой Алтааны.
– А если, – Суодолбы сам не верил, что говорит это, но слова вертелись на кончике языка, срывались с него неуверенными птенчиками и тут же расправляли крылья и взмывали ввысь, – а если я тебя отпущу, ты успеешь? Успеешь ее спасти?
– А ты отпустишь? – она не поднимала глаз, боялась увидеть в лице полуабааса усмешку.
Суодолбы опустил голову тоже. Огромные, сильные руки. Такие везде в цене? Вдруг в Среднем мире их цена будет выше издевок, тычков да бадьи помоев, что Чолбоода называет угощением для выблядка.
И может быть, тогда он все же увидит радостный блеск в янтарных глазах?
– Я отпущу тебя, удаганка, из этого треклятого места, – твердо сказал Суодолбы, – если возьмешь меня с собой.
– Возьму… с собой?
– Ты же сама видела: здесь я сучий потрох, достойный жрать только помои. Возьмешь меня в свой улус – я выведу тебя отсюда, – повторил Суодолбы. – Я ведь не только полуабаас, но и получеловек…
Пленница заглянула в лицо полуабааса. Он не таился, смотрел прямо. Кивнула.
– Тогда пошли! – полуабаас вскочил. – Куда нам нужно добраться, чтобы покинуть Средний мир?
Он аккуратно, стараясь не шуметь, снял тяжелый засов и приоткрыл дверь, как вдруг из глубины юрты прошамкала Джэсинкэй:
– Слышь, Чолбоода, ставь котелок! Кудустай возвращается.
Суодолбы обреченно прикрыл глаза, а за спиной едва слышно выдохнула удаганка:
– К дереву, к любому одиноко стоящему дереву. Найдется такое?
Все еще не смея поверить, Тураах замирает за широкой спиной Суодолбы, как вдруг новой преградой на пути вырастает шамкающее:
– …Кудустай возвращается.
Выточенные из камня бугристые плечи Суодолбы мгновенно поникают, но удаганка не готова так просто отступить:
– К дереву, к любому одиноко стоящему дереву. Найдется такое?
Тураах кажется, что миг упущен: размякший полуабаас не пойдет против привычного уклада, но плечи Суодолбы расправляются, снова каменея.
– Найдется, – сквозь зубы цедит он, не глядя впихивая в руки удаганки клетку с Серобокой. В юрте раздается возня, звякает котелок, Суодолбы подбирается. – А теперь быстро!
Полуабаас бросается вперед, Тураах за ним, на ходу пытаясь выпустить Серобокую. Пробегая мимо быка, беспокойно мотающего золотыми рогами, полуабаас распахивает дверь стойла:
– Уходи, красавец!
Бык шарахается в сторону, но, почуяв свободу, зло фыркает. Глаза его нехорошо наливаются красным. Вряд ли гордое животное простит пленителя: быть хотону разнесенным взбешенным зверем.
Вот и двор! Степь затаилась, готовая обрушиться на беглецов громовым стуком копыт. Но пока – тишина.
– Где Кудустай?
Тураах, наконец справившись с замком, выпускает Серобокую. Черной стрелой прорезав блеклое небо, ворона издает тревожное кр-ра.
– С юго-запада! – отзывается Тураах, взглянув вороньими глазами. Нащупывает в мочке сережку-веточку, бросает на землю.
– Неплохо, нам на восход!
Пыльная земля бьется в ноги, споря с бешеным стуком сердца. Во рту сухо.
Только хватило бы сил! Только хватило бы!
Одна-единственная мысль. Каждое слово – два-три шага, каждое слово – смесь ужаса и надежды.
Впереди маячит широкая спина Суодолбы, и Тураах мельком вспоминает: мудрая Хаачылаан Куо предвидела, что полуабаас поможет. Удаганка отстает, ей ли угнаться за широкими шагами Суодолбы?
Только хватило бы сил! Только хватило бы!
Это и о побеге, о безумной гонке с призрачным всадником.
И о переходе. Дерево. Любое дерево – прообраз Аал Лук Мас, мостик между мирами. Но по нему еще нужно пройти. Перетащить свою измученную душу, почти истаявшую кут Алтаану, тяжеловесного Суодолбы.
Об Алтаане тоже. Выберутся они, достанет ли сил раздуть едва теплящийся огонек ее кут?
Это происходит почти одновременно: впереди, над волнами степных трав, вырастает зеленый купол кроны, и тут же блеклое небо разражается раскатистым перестуком копыт. Словно не Кудустай несется за беглецами по степи, а с неба, выбивая дробь, спускается могучий конь с боотуром на спине.
Только. Хватило бы. Сил.
Тураах запинается, летит носом в землю. Суодолбы оборачивается на ее вскрик и подхватывает упавшую удаганку.
Рывками приближается дерево. Нарастает бой копыт. Кто быстрее? Кто?
Тураах закрывает глаза, стараясь не слушать приближающуюся дробь.
Не слышать.
Тянется к дереву. Ощутить его. Прорасти в него.
Давай! Ну давай же!
Рычит дико, по-песьи, Суодолбы.
Стучит. Бубном бьется земля. В голове? Или Кудустай нагоняет?
Давай, деревце! Тураах видит его крону, ствол и кривые ветви. Видит внутренним взором удаганки.
Ну же!
И дерево отзывается. Тянется ветвями навстречу беглецам. Распахивается.
Удаганка кричит, вкладывая в крик последние силы, не давая пути захлопнуться. Мелькают над головой листья, переплетенные ветви.
Все тонет во мгле.
Успели? Нет ли?
