входные данные все же есть. Но это как когда падаешь и не знаешь, где верх, а где низ, или когда ударяет в тебя струей воды и непонятно, холодной или горячей, вот так и я не могу сказать, то ли слышу, то ли вижу, то ли чувствую. Просто знаю, что появилось что-то, чего раньше не было или чего я не ощущала, и я нетерпеливо жду, что будет дальше.
– Мэм, прошу вас, позвольте, я унигласс возьму! Я отсюда настроюсь на Набор удаленно. Еще смогу поймать последние этапы, пусть даже я только…
Это молодой мужской голос, и я вдруг понимаю слова, хотя не знаю, о чем он говорит, но в его тоне такое отчаяние, что у меня пульс скачет быстрее в ответ.
– Вы же понимаете, как это важно!
• • • • •
– Ты же понимаешь, Аврора, как это важно. – Голос мамы. Она стоит у меня за спиной, обняв меня за плечи. – После этой экспедиции все изменится.
Мы стоим перед окном. За толстым стеклом плывут клубы облаков или дыма. Я наклоняюсь, прислоняюсь к стеклу лбом и смотрю вниз. Теперь понимаю, где я.
Далеко внизу мелькает грязная зелень. Центральный парк, коричневое лоскутное одеяло, крыши лачуг и крошечные поля, нарезанные их обитателями, и рядом – бурая вода.
Мы на Западной Восемьдесят Девятой улице, в главном офисе «Ад Астра инкорпорейтед», где работают мои родители. Мы на запуске экспедиции «Октавия III». Родители хотели, чтобы мы понимали, зачем они это делают. Почему теперь нам светит год в школе-пансионе и разрыв всех связей с друзьями.
Это за два месяца до того, как маме сказали, что из экспедиции ее вышибли.
До того, как отец ей сообщил, что летит без нее.
У меня на глазах деревья Центрального парка начинают расти – быстро, как волшебный фасолевый стебель. В считаные секунды они достигают высоты окружающих небоскребов, лианы перехлестывают наше здание, как в ускоренной перемотке.
Они сжимают кольца, словно удавы, начинает трескаться штукатурка, с потолка летит тонкая пыль.
С неба снегом падают синие хлопья.
Но этой части воспоминаний не было никогда, и смотреть на это больно – нежеланно, неприятно, но почему – я точно сказать не могу. Я отшатываюсь прочь, освобождаюсь рывком, спотыкаясь, выбегаю снова в сознание.
Снова к свету.
• • • • •
Свет яркий, парень все еще разговаривает, а я, возвращаясь в пределы собственного тела, вспоминаю свое имя. Я – Аврора ЦзеЛинь О'Мэлли.
Нет, постойте. Я Аври О'Мэлли. Да, так лучше. Это я и есть.
И у меня точно есть тело. Это хорошо. Это прогресс.
Вернулось ощущение вкуса и запаха, и тут же я об этом жалею. Кошкин хвост, во рту будто две какие-то твари проползли, убили друг друга и сгнили.
Теперь голос женский, издалека.
– Твоя сестра скоро тут будет, если ты чуть подождешь.
И снова парень:
– Скарлетт идет сюда? Дух Творца, выпускная церемония закончилась? Сколько мне еще ждать?
• • • • •
Сколько мне еще ждать?
Я общаюсь с отцом в видеочате, и этот вопрос безостановочно наматывает круги в моей голове. Связь по спутнику идет с задержкой, выматывая мне все нервы, система вещания заставляет ждать пару минут, пока мои реплики дойдут до него на Октавии, потом еще пару минут, пока он ответит.
Но рядом с папой сидит Патрис, и единственной причиной, почему она здесь, может быть только одно: она сама хочет сообщить новость. Наверное, сейчас я услышу, что ожидание, определявшее мою жизнь последние два года, вот-вот закончится. Наверное, вся работа, которую я для этого проделала, сейчас даст результат и мне скажут, что меня выбрали в третью экспедицию к Октавии.
Сегодня мне исполняется семнадцать, и во всем времени и пространстве нет для меня лучшего подарка.
Но Патрис еще ничего не сказала, а папа разглагольствует о чем-то другом и улыбается так, будто все номера угадал в Мегаставке. Палатки его уже нет – они сидят перед настоящей стеной, с настоящим живым окном и всем, что положено, так что, видимо, колония действительно развивается. На коленях у него сидит один из шимпанзе, с которыми он работает на Октавии в рамках биологической программы. Когда мы с сестрой плохо себя ведем, он нас дразнит, называя шимпанзе лучшими из своих детей.
– Приемные дети меня радуют, – смеется он, поглаживая обезьяну. – Но я надеюсь вскоре увидеть здесь хоть одну из моих девочек, лично.
– Так это будет скоро? – спрашиваю я, не в силах более сдерживаться.
Про себя я испускаю стон досады, наклоняя голову набок и заставляя себя выждать четыре минуты до ответа. Но сердце у меня екает, когда я вижу, как мой вопрос наконец до них доходит. Папа улыбается по-прежнему, а вот Патрис… нервничает? Встревожена?
– Скоро, ЦзеЦзеЛинь, – обещает отец. – Но… сегодня мы по другому поводу звоним.
…Что? Неужто он действительно помнит про мой день рождения?
Он улыбается, все так же, и подносит руку к экрану.
Кошкин хвост, он Патрис держит за руку…
– Мы с Патрис много времени проводим теперь вместе, – говорит он. – И мы решили, что пора этому придать некоторый официальный статус и вместе поселиться. Так что когда ты прилетишь, нас станет трое.
Он продолжает говорить, но я едва слушаю.
– Я подумал, что ты можешь привезти с собой рисовую муку. И крахмал из тапиоки. Чтобы мы хоть раз отметили не синтетикой наше воссоединение. Приготовлю вам рисовую лапшу.
Я не сразу соображаю, что он закончил и ждет моего ответа. Смотрю на них – они держатся за руки. Полная надежды улыбка отца и болезненная ухмылка Патрис. Мысли о маме и попытки понять, что это будет значить.
– Ты шутишь, – говорю я наконец. – Ты хочешь, чтобы я это… праздновала?
Ругаться с четырехминутными задержками не получится, так что я продолжаю передачу, все сейчас скажу, пока у него нет возможности ответить.
– Прости, Патрис, что тебе это приходится слушать, но папе почему-то не пришло в голову поговорить со мной наедине. – Я обращаю взор к отцу, палец так жмет кнопку передачи, что костяшка белеет. – Во-первых, спасибо тебе за пожелания ко дню рождения, папочка. Спасибо за поздравления с очередной победой на всемирке. Спасибо, что не забыл написать Кэлли про ее сольный концерт – который, кстати, прошел с блеском. Но более всего спасибо тебе за вот это. Мама не прошла отбор на Октавию, так ты ей нашел замену? Ты же еще даже не развелся!
Я не жду их запаздывающего ответа. Не хочу слышать новые варианты старых оправданий или извинений. И тычу в кнопку окончания передачи.
Но не успеваю подняться с места, как застывшее изображение этих двоих приходит в движение. И я вижу вспышку света.
Такую яркую, что весь мир загорается белым. Я щурюсь, поднимаю руки перед собой
