нему с криком, онемевшие ноги едва слушаются, грозя вот-вот подвернуться.
– Нет, не открывай, пожалуйста!
Он оглядывается на неё, смотрит на заплаканные глаза, на стекло в горсти, и тень раскаяния ложится на его лицо. Он присаживается рядом с ней, обнимает коротко:
– Всё хорошо, мелкая, не бойся. Обещаю, завтра я схожу с тобой в парк и на озеро, и куда сама захочешь. И прости, что так с шаром получилось, мне так жаль. Но осколки надо выбросить, пока ты не поранилась.
Холли слушает и не верит, а внутри всё обмирает от страха, словно за дверью Крампус стоит.
Снова стук и нестройный хор голосов снаружи, пришлецы уже явно навеселе.
– Вот мы, добрые соседи, у вашего порога. Так позвольте, так позвольте, так позвольте спеть вам хоть немного!
– Не открывай, пожалуйста, не надо, не открывай, – шепчет Холли и медленно пятится, всё сильнее сжимая осколки, не чувствуя, как их острые края пробивают кожу, как жгуче выступает кровь.
Фред открывает дверь, и Холли тут же срывается на бег, легко взлетает на второй этаж, прячется в детской, в маленьком домике из подушек и большого пледа. Она слишком ясно слышит, что происходит внизу.
Как жутко и слаженно поют пришлецы, как звенят смехом друзья Фреда, как в безумной пляске стучат каблуки.
Только Фреда она не слышит вовсе.
Снова хлопает дверь, и шум удаляется, веселье выплёскивается на улицу, продолжается под чёрным рождественским небом в отблесках звёзд и огней. Медленно подкрадывается тишина, и вместе с ней – тяжёлые медленные шаги по лестнице, по коридору, за дверью.
Холли жмурится, ниже опускает голову, глубже забивается в свою игрушечную крепость. Но разве может она защитить? Осколки ёлочного шара блестят на полу, как лёд.
Шаги замирают прямо перед домиком. Голос, низкий и жуткий, медленно со скрипом выводит слова старого напева, как музыкальная шкатулка с заканчивающимся заводом:
– Вот мы добрые соседи у вашего порога так позвольте так позвольте так позвольте спеть вам хоть немного.
Холли жмурится и молчит, до боли сжимая губы. Сердце грохочет так, что вот-вот выпрыгнет из груди. Меня здесь нет, меня здесь нет, меня здесь нет.
Снова шаги. От кровати к шкафу, от шкафа к окну, от окна снова к домику.
– Отзовись маленькая Холли, – скрипит голос, и шаги всё больше похожи на цоканье копыт. – Отзовись неужели ты не хочешь пойти вслед за братом. Отзовись всё равно ты наша и будешь нашей.
Ей нестерпимо хочется закричать, разрыдаться, сорваться с места и броситься мимо этого существа, но она только зажимает рот руками.
Меня здесь нет, меня здесь нет, меня здесь нет.
Тишина.
Откуда-то с улицы доносится звон часов, и Холли понимает, что она осталась одна.
Рождество.
Вокруг звенело и гремело, хохотала Аннуил, но большую жуть нагоняла Мари Луид, молчаливая, неподвижная, высокая. Словно весь мир сузился до её белёсого силуэта. Холли сглотнула, попыталась отвести от неё взгляд и не смогла. Прошлое причудливо мешалось с настоящим, и она плутала среди обрывочных картин и мыслей.
Утро после Рождества вспоминалось урывками: холод, от которого ломило кости после сна на полу, пустой выстуженный дом, ужас в глазах родителей. Фреда нашли к вечеру – замёрзшего насмерть, с побелевшим лицом и застывшей улыбкой. Друзья, что праздновали вместе с ним, так и не смогли рассказать, что произошло, только твердили что-то о ряженых и о диком танце всю ночь.
Наркотики, все решили. Даже родители согласились с этим.
Холли, конечно, никто не поверил, и она сама разучилась верить себе.
Чтобы однажды снова оказаться рядом с мёртвой лошадью посреди зимней ночи.
– Хватит!
Голос хлестнул плетью, и всё стихло, Аннуил застыла посреди движения, обернулась с лёгким удивлением.
Холли тяжело дышала и не сразу нашла нужные слова:
– Дэлвин, ты обещал праздник, а не… не… это, – она обвела рукой разгром.
Мари Луид медленно повернулась к ней, голос, низкий и жуткий, ответил:
– Обещание было что тебя не принудят в этом участвовать и тебя не принуждали.
– Хватит. Пожалуйста. Давайте уйдём.
Лошадиный череп слегка качнулся, и Холли не разобрала, соглашается с ней Дэлвин или нет.
– Как только он нам заплатит. – И Мари Луид снова повернулась к онемевшему хозяину. – Где твоя плата человек где твой первенец?
Марх вынырнул из глубокого сумрака жилых комнат, подтащил долговязого подростка. Тот слабо брыкался, отругивался сквозь зубы. Даже в темноте было видно, какие рыжие у него волосы.
Как у Фреда.
Холли шагнула к нему, улыбнулась, пытаясь успокоить паренька:
– Не бойся, они тебя не обидят. Это просто такая игра.
Он взглянул на неё удивлённо и затравленно, словно спрашивал: ты сама-то себе веришь?
Она очень, очень старалась верить.
Дэлвин первый вышел на улицу, и в доме сразу стало проще дышать. Холли хвостиком увязалась за ним, чтобы не видеть, как Марх тащит упирающегося парня, как Аннуил напоследок роняет что-то ещё, как хозяин смотрит им вслед пустыми, бесслёзными глазами.
За спиной остался выстуженный дом с выбитой дверью, жалкий, словно осиротевший. Мари Луид вскинула к небу череп, стеклянные глаза отразили блик нездешнего света.
– А теперь можно и возвращаться.
Холли привычно подхватила узду, но та вырвалась из руки, содрав кожу шипами и заклёпками. Теперь она шла последней, рядом с Мархом и рыжим парнем. В темноте призрачно белело его лицо, словно иней расползался по коже.
Холли всё ещё уговаривала себя, что всё нормально, что сейчас они вернутся к Марху, снимут костюмы, смоют грим и нальют глинтвейн, чтобы согреться и смыть с языка привкус пыли и золы. Рассмешат паренька, утешат и напоят, а поутру он вернётся домой, чтобы после рассказывать об этой ночи, как об игре, смешной и немного жуткой.
Как и все древние традиции.
За то недолгое время, что они провели внутри, ударил мороз, иней лёг на асфальт и камни, выбелив их до глянцевого блеска. Пар вырывался изо рта, изморозью оседал на выбившихся прядях, выкрашивая их в седину. Холли начало потряхивать от холода, словно она льдинку проглотила. Она тёрла ладони, старалась идти быстрее, но не могла ни догнать Дэлвина, ни согреться.
Она не заметила, что её друзья не выдыхают пар.
Темнота объяла город, не горело ни одного окна, не проносились машины, слепя фарами. Не было звёзд на чистом, пустом небе.
Словно и не небо это вовсе.
Когда они дошли до дома Марха, Холли уже почти ничего не соображала от холода, едва переставляла ноги. Она казалась самой себе ледяной скульптурой, только толкни – и разлетится на матовые острые осколки. Пальцы едва гнулись, тронешь ими что-то – и отломятся.
Кажется, она всё-таки заснула на ходу, застыла прямо перед дверью, дрожа от холода. Ненормально горячие ладони Аннуил легли на плечи, подтолкнули к чёрному провалу двери.
– Что же ты стоишь, цветочек? – насмешливым шёпотом обожгла она ухо. – Знала бы ты, как долго мы тебя ждали!
И втолкнула в темноту.
4
Внутри не было ни мягкого пуфика, ни вешалки, на которой Холли совсем недавно оставила пуховик, ни лампы над головой. Только грубые влажные камни, запах первого снега и огромные спирали на стенах и потолке, светящиеся всеми оттенками синего и зелёного.
Меньше всего это походило на родной Уэльс.
Злость и страх в глазах рыжего паренька сменились тихим ужасом, он оглянулся на Холли и тут же отвел глаза. В зыбком призрачном свете её друзья начали меняться, словно тонкий воск таял, обнажая что-то совсем другое, нечеловеческое.
Марх вытянулся ещё сильнее и сгорбился, длинные руки повисли до земли, цокнули копыта. Тело казалось каменным, замшелым, черты лица складывались из глубоких трещин, волосы заменила поросль голубоватого мха, из которой торчали лошадиные уши.
Аннуил светилась изнутри, словно ей под кожу углей насыпали. Черты лица неуловимо изменились, став тоньше и острее, глаза превратились в болотца зеленоватого огня. Среди чёрных волос мелькали алые искры. Но страшнее всех был Дэлвин.
Он так и остался Мари Луид, огромным лошадиным скелетом, и белая простыня обратилась тяжёлым плащом, под которым виднелось серое раздутое тело клячи, с ребрами, прорвавшими тонкую шкуру.
«Я заснула на ходу, и это кошмар», – подумала Холли и зажмурилась.
Это просто сон, сдобренный алкоголем и слишком яркими впечатлениями, решила Холли и не стала открывать глаза.
Надо просто подождать, и всё исчезнет. Может, я и не соглашалась праздновать с ребятами и всего лишь сплю в своей постели? Сейчас зазвонит будильник, я открою глаза и…
Иллюзию разбил низкий, невыразительный голос Мари Луид.
– Как удачен этот год друзья мои мы забрали то что нам причиталось и то что получить уже и не чаяли время праздновать друзья
