который не расплескивается от ударов.
Еще дважды ему удавалось ускользать от атаки, один раз он сумел лягнуть Боршина по ноге и ударить локтем по голове.
В следующий раз Боршин его задел, однако Джек ударил по торчавшему из его плеча клинку и отделался порванной туникой.
Кружа, отступая, стараясь держать между ними как можно бо́льшую дистанцию, он подхватил два куска каменной кладки и отскочил назад. Если бы не это, Боршин бы его достал. Тварь стремительно развернулась, и Джек швырнул в нее один из камней – и промахнулся.
А в следующее мгновение – Джек не успел сделать второй бросок – Боршин кинулся на него.
Джек бил его по голове своим единственным оружием до тех пор, пока не выронил его. Тварь навалилась ему на грудь, ее лицо было так близко, что Джеку хотелось закричать – он бы так и сделал, но ему не хватало воздуха.
– Как жаль, что ты сделал неправильный выбор, – услышал он голос своей души.
Боршин одной рукой ухватил Джека за затылок, второй вцепился в его лоб и попытался свернуть ему шею.
Когда темнота начала подниматься изнутри, а слезы боли смешались на лице с потом, голова Джека повернулась, он увидел то, что вызвало у него мгновенное удивление.
Магия исчезла, но рассвет все еще напоминал сумерки, а в них он мог действовать – пусть не как маг, но как вор.
Ведь его стихией были тени.
…Ни один клинок не мог коснуться его там, никакая сила не могла причинить ему вред.
Встающее солнце осветило кусок балюстрады, и та отбросила длинную темную тень, упавшую всего в футе от Джека.
Он попытался до нее добраться, но не смог. Тогда Джек выбросил правую руку так далеко, как только сумел.
Его кисть и часть предплечья оказались в тени.
Боль никуда не делась, как и треск позвонков; он по-прежнему ощущал сокрушительную тяжесть на груди.
Однако знакомое темное чувство вошло в него и потекло по телу.
Джек как мог старался не потерять сознание и напрягал мышцы шеи. С помощью извлеченной им силы он изворачивался и отталкивался до тех пор, пока в тени не оказались вся рука и плечо. А затем, используя локти и каблуки, он сумел переместить голову в дававшую силу тень.
Затем он высвободил вторую руку, его пальцы сжались на горле Боршина, и он втащил тварь за собой.
– Джек, что происходит? – услышал он голос души. – Я не вижу тебя, когда ты в тени.
Прошло довольно много времени, прежде чем Джек вышел из тени.
Он ухватился за ближайшую часть балюстрады и остановился, тяжело дыша.
Он был весь покрыт кровью и липкой коричневой субстанцией.
– Джек?
Его рука дрожала, когда он потянулся внутрь того, что осталось от его туники.
– Проклятье, – хрипло прошептал он. – Мои последние сигареты сломались.
Казалось, он вот-вот заплачет.
– Джек, я не думала, что ты уцелеешь…
– Я тоже. Ладно, душа. Ты достаточно долго меня донимала. Я многое перенес. Теперь у меня ничего не осталось. Я могу осчастливить хотя бы тебя. Я даю тебе свое согласие. Делай что должна.
Он на мгновение закрыл глаза, а когда снова их открыл, увидел, что его душа исчезла.
– Душа? – позвал он.
Ответа не последовало.
В его ощущениях ничего не изменилось. Неужели они действительно объединились?
– Душа? Я дал тебе то, чего ты хотела. Ты могла бы со мной поговорить.
Никакого ответа.
– Ну и ладно! Кому ты нужна?
Джек повернулся и посмотрел на истерзанную землю, увидел, как косые лучи солнца даруют цвет пустыне, в которую он превратил свой мир. Ветры стихли, и казалось, будто воздух наполнило пение. Несмотря на развалины и тлеющий огонь, в этом ощущалась своеобразная обожженная красота. Не было бы никакой необходимости опустошать эти земли, если бы у него внутри не таилось нечто, приносящее боль, смерть и бесчестье туда, где их прежде не было. Однако из этих разрушений, а точнее поверх них, возникло то, чего он никогда прежде не замечал. Как будто все, на что он смотрел, содержало в себе возможность идеала. Вдалеке он видел разгромленные деревни, горы с отсеченными вершинами, обугленные леса. Вина за все это зло лежала на нем, ибо он и в самом деле заслужил свое прозвище. Однако Джек чувствовал, что на этих обломках вырастет нечто новое. Он не сможет поставить это себе в заслугу. Он может лишь нести бремя вины. Но он чувствовал, что больше ничто не помешает ему увидеть то, что возникнет теперь, когда мир изменился, ощутить это, насладиться этим и, быть может, даже… впрочем, нет. Пока, по крайней мере. Но непрерывное чередование света и темноты станет новым порядком, и Джек знал, что это будет хорошо. Он повернулся и посмотрел на восход, вытер слезы и посмотрел на него еще раз – у него возникло ощущение, что его взору предстало самое прекрасное зрелище из всех, которые он когда-либо видел. Да, вероятно, у него появилась душа, ведь никогда прежде он не испытывал ничего похожего.
Башня перестала раскачиваться и начала разваливаться вокруг него.
«Я был искренен, Ивен, – подумал он. – И даже сказал это до того, как у меня появилась душа. Я сказал, что сожалею, и был искренен. Я сожалею не только о том, что сделал с тобой. Но о том, что сделал со всем миром. Я прошу прощения. Я люблю тебя».
…Камень за камнем башня разваливалась на части, и Джека отшвырнуло к балюстраде.
«Все правильно, – подумал он, когда почувствовал, что ударяется о перила. – Все правильно. Спасения нет. Когда ветер, огонь и вода очищают мир, все злое гибнет или уносится прочь, и последнее и величайшее из зол не должно избегнуть этой участи».
Он услышал могучий шум, подобный мощному порыву ветра, балюстрада треснула, и перила полетели во двор. На мгновение звук сделался прерывистым – как будто хлопало вывешенное сушиться белье.
Когда Джека перебросило через край, он сумел развернуться и посмотреть в вышину.
Падая, он увидел в небесах темную фигуру, которая росла у него на глазах.
«Конечно, – подумал Джек, – ведь он наконец-то увидел рассвет и стал свободен…»
Сложив крылья, с бесстрастным выражением лица, Утренняя Звезда падал, точно черный метеор. Приблизившись, он вытянул свои длинные руки и раскрыл массивные ладони.
«Интересно, – подумал Джек, – успеет ли он?»
