не могу их бросить. Я их шаман.
Вот, значит, как! Племя… Род тебе важнее. Это ведь не только живые. Род составляют все те, кто был до нас. И те, кто был до них. И так до начала времен.
Какой бы сильной ни была моя любовь, она не пробьется сквозь многоликий строй племени.
– Ну что ж, пусть будет по-твоему!
Прочь, прочь из уутээна! А лучше вообще из этих земель! Хватаюсь за эту мысль как за соломинку и выкрикиваю:
– За первого же испросившего выйду! Не хочу принадлежать ни тебе, ни племени!
Ночь вслушивается в мой крик, затаив дыхание. Слушает ли он? Больно ли ему? Притворяюсь, что не хочу знать.
Табата пропал из-за нее!
Если бы не опрометчивые слова Алтааны, брошенные в ночную тьму, не нашел бы Кудустай дорожку в их улус. Не схвати ее абаас – Табата не отправился бы за ней в преисподнюю. И не блуждал бы теперь в зверином обличье по лесным тропам.
Табата пропал из-за нее… Может ли Алтаана просто ждать, когда другие, сильные, его отыщут?!
– Бэргэн выследил Табату! Почему ты мне не сказала?
– Олень ушел, след потерян. Я не стала тебя тревожить, – Тураах говорит тихо, стараясь успокоить Алтаану, но ласковые слова действуют подобно искре, упавшей в сухую траву.
– Не хотела тревожить? Но меня нужно тревожить! Я не рассыплюсь от волнений! – Алтаана буйствует, мечется языками пламени. – Не хочу сидеть в неведении! Я хочу помогать, делать хоть что-то, слышишь?
Совсем недавно она бродила по улусу тенью да только вглядывалась огромными глазами в тайгу, а теперь превратилась в уверенно продвигающееся по подлеску пламя. Лесной пожар, способный смести все на своем пути.
Такая Алтаана, с уверенным, решительным блеском в глазах, Тураах нравится. Не наломала бы только дров…
– Хорошо. – Тураах ловит ее взгляд. Алтаана смотрит внимательно, не слукавишь. – Бэргэн сказал, нужно дождаться первого снега, чтобы взять след. Я обещаю не оставить тебя в стороне. Но пока… нам всем остается ждать подходящего момента.
Порывистый кивок, и Алтаана, взметнув косами, двигается прочь, в сторону колодца. Вдруг она круто разворачивается, почти бросается мимо двух хотонов. Словно сбежать хочет.
Тураах удивленно хмурится, скользит взглядом дальше. Что ее спугнуло?
Тимир! Вот от кого Алтаана пыталась скрыться! Неудачно пыталась. Забыв, куда шел, Тимир замер посреди дороги. Окаменел. Лишь металл в стальных глазах кузнеца плавится от боли.
В животе Тураах что-то скручивается в узел, тугой, болезненный.
Хорошо, что у нее ничего не выходит с чувствами. Никому ее сердце не отдано. Улыбчивый Айхал незаметно стал воспоминанием. Так проще: меньше мучений.
Схватит разок, перекрутит – и отпустит.
Через небольшое окошко в урасу лениво вползает предрассветный сумрак. Иззелена-синий, он обосновывается здесь, по-хозяйски заполняет все пространство. Заглядывает в пустые чашки на столе, проводит холодным пальцем по краю резного чорона – того самого, что подарил некогда юному ойууну старейшина Болторхой. Сквозняком проходится по развешанным над столом пучкам душистых трав.
Потревоженная им, Тураах открывает глаза. Ежится от утренней прохлады, плотнее зарывается в доху, стараясь продлить удивительное ощущение, возникшее на грани сна и яви: тепло и уют в объятиях сильных, нежных рук. Рук, в которых чувствуешь себя маленькой и защищенной.
Знать бы еще, чьи это руки…
Нет! Тураах встряхивается, скидывая с себя дрему. Это лишь сон, мечта, которой не суждено сбыться. Не стоит травить себя напрасной надеждой. Но именно по утрам она особенно остро чувствует одиночество.
Щемит сердце, гложет. Нужно бы встать, заглушить делом сосущую грусть, но мысли несутся вскачь.
Любовь… Какое странное, многоликое чувство. В ней и сладость, и мука. Жажда брать, обладать безраздельно, и самоотвержение. Самопожертвование. Любовь толкнула Табату на безнадежную затею спуститься в Нижний мир в поисках Алтааны. И любовь же горит в глазах Алтааны, бросающейся туманным утром в тайгу в надежде спасти его.
Жар чувств ведет кузнеца, создающего прекраснейшее украшение во всем Среднем мире, и он же превращает Тимира в комок боли и бессилия.
Любовь – мерило нашей жизни, она выявляет наши силы и обнажает слабости.
Не слишком ли много теряет Тураах, отказываясь от любви?
Алтаана повернулась на всплеск и будто в стену влетела. На фоне серой глади озера темнел широкоплечий силуэт. Спиной повернут – не видел, значит…
Тихо-тихо она стала отступать и вдруг облегченно выдохнула: Суодолбы! Издалека похож, но плечи у полуабааса шире, а руки длиннее.
Тимира Алтаана избегала. Слишком много боли таилось в его стальных глазах, как бы он ни старался ее скрыть.
Напряжение отступило, на смену ему пришла жгучая злость на саму себя.
Сколько можно красться по улусу, словно ты в чем-то провинилась, всматриваться в каждую фигуру и испуганно метаться в сторону при виде Тимира?!
Сталь, чтобы стать острым лезвием, проходит закалку в пламени. Видимо, Алтаана должна стать для кузнеца подобным пламенем.
Где еще искать Тимира, как не в кузне? Подгоняемая проснувшимся в душе пожаром, Алтаана зашагала через улус туда, откуда разносился звонкий перестук. Да только в кузне Тимира не оказалось. На вопрос Алтааны подмастерья лишь пожали плечами да махнули в сторону леса: мастер туда ушел.
Тайга! При виде стены деревьев сердце забилось чаще. В тенистые чертоги Байаная, теперь уже такого же огненного цвета, как сама Алтаана, она вступила с трепетом: где-то там бродит олень-Табата, качая ветвистыми рогами. Но сегодня Алтаана ищет здесь не возлюбленного, а того, в чьей душе выжгла клеймо безответная любовь к ней.
Возможно, именно поэтому Тимира она находит почти сразу. Кузнец сидит на поваленном дереве. Делит тоску с увядающим лесом?
Глядя на опущенные плечи Тимира, Алтаана остро чувствует безнадежность своей затеи. Найдутся ли слова, способные унять его боль? Но оставить все как есть тоже нельзя. Алтаане кажется: боль поедает силу кузнеца, еще немного – и не поднимут его руки тяжелый молот.
Что же делать? Безотчетно она тянется к предмету, связывающему ее с Тимиром. Пальцы нащупывают холодный металл сережки-стерха. Изящная, почти невесомая. Алтаане совестно было даже смотреть на подаренные Тимиром богатые украшения. Еще более совестно потому, что такую красоту хотелось носить. Вот и оставила она лишь серьги, убрав остальное в сундук.
Но что, если именно в украшении кроется ответ?
– Тайга прекрасна в любое время года. – Тимир вздрагивает, услышав ее голос. – Но я больше люблю весенний лес. Нежные первоцветы, купающиеся в свете просыпающегося солнца.
– Осень больше подходит для печальных мыслей, – откликается он.
– Мне по душе Тимир прежний, смеющийся и удалой.
Он молчит, и Алтаана устраивается рядом. Любуется на осенний пожар листьев, на обнажившиеся кое-где тонкие ветви берез.
– Посмотри вокруг. Что ты видишь?
Он удивленно оборачивается, и сердце Алтааны сжимается: боль не покинула его, вот она, все еще плавится в глазах.
– Что ты видишь, Тимир?
– Я не олонхосут, слова не раскаленный металл. Но для тебя я попробую.
Он обращается к лесу. Смотрит, и слой за слоем сходит сковывающая Тимира броня. Лицо оживает. Взгляд становится внимательным, цепким.
– Блестит кружево паутины меж золотистых стеблей сухостоя. Нити крепкие. Тонкая гравировка на шершавом стволе сосны – той, что поодаль. Четкие грани листьев у осинок. Мягкий изгиб берез. Природа искусна, в ее мастерской не найти ни одной испорченной заготовки. Она мой главный учитель. – Тимир поворачивается, стальные глаза встречаются с янтарными, теплеют. – А ты, Алтаана, самое прекрасное из созданного ей.
– В том-то и дело, Тимир. – Ей становится невыносимо тоскливо, но уверенность в том, что она права, лишь крепнет. – Ты не любишь меня и никогда не любил. Нет, молчи! Сначала выслушай… Кузнец! Чтобы создавать прекрасные вещи, нужно уметь замечать красоту во всем. Ты смотришь на меня так, как сейчас смотрел на тайгу. Изгиб бровей, блеск глаз и медь волос. Но за всем этим ты не видишь меня. Ту Алтаану, что смеется и страдает, что может быть ревнивой и самовлюбленной (о, а я ведь именно такая! Мне
