множественными совокуплениями. Лупоглазый мужественно не уступал напору стихии и разврата, лишь изредка очумело ойкая.
Вслед за несгибаемым Лупоглазым ойкнула и Диана, но отнюдь не от того, что в суматохе попала под пресс Лупоглазого вместо какой-нибудь проститутки…В последний момент её осенило: план ей удался до того идеально, что факт проникновения в диспетчерскую вообще может оказаться неустановленным – стоит только захлопнуть за собой дверь штаба. Что она и сделала, выскочив в коридор.
От диспетчерской к своей комнате она кралась мимо входа в особняк, прочнейшая входная дверь которого сотрясалась и вибрировала под нетерпеливым наружным напором молодых и крепких тел. «Лучше бы меня эдак-то потоптали, непутёвые! – сокрушённо посетовала Лонская. – Сколько энергии зря
пропадает!»
Глава пятая
1
Плотских забав, так не хватавших Лонской, с избытком имел «гоп-менеджер» Пакостин. Только радости ему это не доставляло ни на грош.
Змея никто не любил. Его или боялись, или ненавидели, а ещё чаще первое совмещалось со вторым. Так ведь и Пакостин никого не любил – не за что любить. Не зря же какой-то старорежимный деятель по фамилии Гейне, про которого Вован как-то случайно услышал по голографу, изрекал: «Чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки». И правильно: люди – изменники и предатели.
И всё же, несмотря ни на что, у Змея была верная подруга – старая верная кукла Маня. И Палач платил ей тем же: напялится – полюбится. Да вот незадача: недавно Маня лопнула.
Проституток – этих продажных шкур – Вован не переносил, но от безвыходности изредка пробовал. «Кайфа – ноль». А потому приходилось привыкать к новой, только вчера купленной кукле Варе. Если перейти на уголовный жаргон, то в настоящий момент Вован «пялил» её. Варя была слишком молодая, неразмятая, и потому «лезла туго». Как известно, спущенные бабы податливей и выглядят старше. Потому бандит на четверть стравил воздух.
Постепенно «резиновый процесс» у главаря, как тот сам говорил, «покатил так, что запахло жжёной резиной». Физиология уже подпёрла его под самую глотку, когда с бухты-барахты зазвонил сотовый телефон. И звонил он противно, не переставая, отбивая всякое желание. Змей от злобы аж плюнул Варьке в глаз, и приостановил процесс.
– Ну! – рявкнул он в трубку.
– Вован, – донёсся оттуда хрип Щербатого. – Твёйдый Щанкл плибыл.
– Ну и чё?!…Ты чё, харя беззубая!… – теряясь от избытка лютых эмоций, заорал пахан. – Я ж те внятно базарил: полчаса – не трожь, а
ты?! Я те щас последние бивни повыщёлкиваю!
– Дык…, Гитлелович же чмалу пливёз, – обиделся Щербатый.
– Какую ещё чмару? Откуда привёз?
– Дык, бабу зе этого…Листлатова.
– А-а-а, – остывая, протянул Пакостин, заталкивая Варьку под кровать. – В зиндан её, в пыточную. Щас я туда же подвалю.
Зинданом «гопники» называли заброшенный старый завод в южном пригороде Москвы, который они переоборудовали под «исправиловку» – своеобразную тюрьму. До такого нововведения «ссученные» даже додуматься не могли.
Раздраконенный криминальный авторитет укротил гнев и, наперекор привычкам, тщательно умылся, причесался, надел чистое бельё и свежую рубаху, прежде чем показаться Лапоньке – так втайне он прозвал Милену.
Милена Кузовлёва являлась единственной женщиной, что «зацепила» (сама того не ведая и не желая) Палача за гнойное нутро. Он сам себе стыдился признаться в том, что если бы сгодился для такой вот нежной «чистюльки-недотроги», то, не раздумывая, поступился бы к чёртовой матери собственной «крутизной» и блатной ипостасью. Да в том-то адская досада и заключалась, что ни за что и никогда Лапонька на него не посмотрела бы. Из-за того сатанинская тоска и глодала Вована, а он свирепел, в желании растерзать весь этот погано устроенный мир.
Приехав в зиндан, Пакостин зашёл в пыточную, забрался с ногами в кресло-трон и мотнул головой. То был знак Щербатому, что «к базару» с Кузовлёвой «гоп-менеджер» готов.
Пыточная представляла собой большую камеру, в которой на
столе были систематично разложены различного рода заточки, щипцы, молотки и прочие приспособления, предназначенные «для вышибания подлого духа из презренного тела». Там же стоял монитор и лежала видеокамера – главный садист вёл запись издевательств, позже наслаждаясь наиболее кровавыми повторами, а также «попутно забивая косячок». В стены пыточной были замурованы цепи с оковами для фиксации «подопытных кроликов» – тех, кого «арестовал» Вован Палач.
Милену в кабинет завели Щербатый и Шранк. Та пугливой беззащитной ланью сделала несколько шагов и остановилась перед главарём. И эта беззащитность окончательно добила главного «экса». И эта беспомощность показала ему абсолютную недоступность и недостижимость женщины, попавшей в его гнилые лапы. «Ну, что за гадство! – выхаркнул про себя словесную скверну Пакостин. – Натуральное же гадство! К другой бабе в её положении подходить западло, у этой же пузо скоро на лоб полезет, а она всё кайфовее и кайфовее!»
– Свободен, – бросил он Щербатому, синхронно дав знать Шранку, чтобы тот остался.
– Понял, – безропотно подтвердил Щербатый усвоение полученной информации и, не разворачиваясь, «на полусогнутых» вышел вон.
– Ну и чево? Где твой хахаль? – осведомился у женщины Змей.
– Я не знаю, – ответила та. – Георгий говорил, что нам нужно спрятаться и переждать у какого-то знакомого в Забайкалье, но не…Но не конкретизировал.
– Он тебя бросил как…профуру распоследнюю, а ты его кроешь, дура! – ощерил гнилые зубы Вован. – Все вы бабы – дуры! Говори, где он?
– Я не знаю.
– Не зня-аю-ю, – юродствуя, передразнил Пакостин её. – Так я тебе и поверил. Гитлерович, ты базарил с ней? – обратился он к Шранку.
– Базарил.
– Ну и чево?
– Да то же самое бакланит.
– Бак-кланит…Ясен пень, что она тюльку гонит, а ты и брылы развесил. Отвесил бы ей пару хрюнделей, так сразу бы арию Дездемоны запела!
– Баба же…В положении…
– Баба…, – непонятно ухмыльнулся гоп-менеджер. – Баба…Она-то баба, а ты кто?…Какой ты на фиг Твёрдый Шанкр? Мягкий пенис, вот ты кто!
Змей выскочил из кресла. Обойдя Кузовлёву, он остановился
перед ней.
– Ну и чево? Где твой хахаль?
– Не знаю.
– Чё, зигота, пухнешь? Пузо-то ажно на лоб полезло, – показал бандит обкуренным указательным пальцем на живот Милены. – Сколько уже надавышу?
Вместо ответа та отвела лицо, глядя в никуда.
– Фу ты ну ты, фу ты ну ты…, – двоечником-второгодником гаденько принялся кривляться её мучитель. – Какие мы гордые да благородные. Губками пошевелить нам лень. А ежели я тебе, чистюлька, ща между них свой член вставлю, тады как? – озадачил он беременную женщину, разом изменившуюся в лице. – Ну и чево? Махом гонор отшибло! А то, может, просто загнуть тебя, да и поиметь, а?…А чево? Тебе стану хахалем, дитёнку – папой…Га-га-га! – осклабился он, оглядываясь на Шранка. – Кто последний, тот и папа. Га-га-га! В жилу я базарю, Гитлерович?
Бандит Шранк вслед за ним принуждённо ухмыльнулся.
– Так сколько надавышу? – предчувствуя победу, снова нахально полюбопытствовал Вован.
– Во-восемь месяцев, – пусть и не изменив позы, а всё же сменила гордыню на покорность Кузовлёва, и слёзы выступили у неё на глазах.
– Х-хе, давно бы так! – довольно крякнул Змей. – А то, туда-сюда, туда-сюда…Дык, где
