нас о возмездии их потомков, но при этом не боялась мести со стороны любого другого Дома? Чем отличается Двенадцатый Дом от других? И поэтому я задаюсь вопросом: может ли это предупреждение оказаться лживым и иметь единственную цель – обмануть нас?»
Я посмотрела на Зуиласа.
– «Обмануть нас». Антея не запрещала призывать демонов Двенадцатого Дома. Она хотела, чтобы Двенадцатый Дом призвали через сто лет – чтобы ее наследница и потомок Жреила совершили какой-то магический ритуал для прекращения призыва.
Глаза у Зуиласа сощурились.
– Не потомок. Жреил сам мог дожить до этих лет.
У меня открылся рот.
– Он… как по-твоему, сколько ему было?
– Не знаю. Я никогда не видел такого старого демона из Дома В’альир. – Он отмахнулся от этой темы как от чего-то маловажного. – Жреил ждал, когда его призовут, чтобы он и hh’ainun положили конец этому vīsh.
– Но его так никто не призвал. – Я перелистала страницы и нашла свой перевод единственной записи Мелитты в гримуаре. – Вот тут младшая сестра Миррин пишет: «Без утерянного амулета, без тех тайн и той истины, которую Антея считала слишком опасной, чтобы доверить бумаге, мы никогда не узнаем, почему она наложила на нас такое проклятие».
Я провела пальцами по странице.
– Что, если Антея не специально утаила эту информацию? Что, если это ее дочь или внучка через сто лет решила пока повременить с отказом от призыва? К тому времени положение минойской цивилизации сделалось еще хуже, и микенцы не прекращали набеги.
– Они хотели сохранить эту магию.
Я кивнула.
– И протянули слишком долго. Возможно, к тому времени, когда они попытались вызвать Жреила, он уже умер. Призвали уже нового Dīnen Дома В’альир, который понятия не имел о происхождении магии призыва, а если и имел, то не мог остановить ее действие, потому что у него не было амулета.
– Он не мог быть связан контрактом, – пробормотал Зуилас.
– Если они выпустили его из призывающего круга… думаю, ничего хорошего из этого не вышло. И после этого кто-то из моих предков добавил это предупреждение – никогда не вызывать демонов Двенадцатого Дома.
Я погладила корешок гримуара пальцем. Я никогда не узнаю, почему в нем не хватает стольких страниц – были ли они утеряны, повреждены или преднамеренно изъяты. У минойцев был свой язык и алфавит, значит, кто-то из наследниц Антеи перевел гримуар на древнегреческий язык после отъезда с Крита. А идеальных переводов не бывает. С каждым новым копированием терялось еще что-то.
Однако кое-какие подсказки все же имелись. Вот Мелитта написала: «Но я все равно спрошу тебя, дочь моей дочери, достопочтенная переписчица, выжившая, чародейка, когда это закончится?» Может, она подозревала, что призывы должны когда-то прекратиться? Может, они с Миррин нашли подсказки, спрятанные в тексте, – обрывки экспериментальных заклинаний, короткие заметки на демоническом языке, вроде того – о душах в инферно?
Но этих подсказок было мало. План Антеи и Жреила так или иначе сорвался, а потом уже поздно было что-то исправлять.
Я представила, как Жреил ждет, не снимая амулета, а бесконечные годы все идут и идут. Он видит, как призывают все новых и новых Dīnen и мир демонов погружается в хаос. Видит, как другие Дома отворачиваются от него, когда становится ясно, что на демонов В’альир не действует эта новая чудовищная магия, которой не может противостоять ни один демон.
Сколько же лет он ждал, когда потомки Антеи призовут его?
– Что он сказал? – резко спросила я. – В конце видения?
– «Dakevh’il Ahlēa nā?» – Губы Зуиласа сжались в тонкую линию. – «Ahlēa накажет меня?»
Накажет? Жреил, должно быть, знал, что магия призыва опасна… что она несет в себе зло. И его худшие опасения оправдались. Договор, рассчитанный на сто лет, вылился в медленный геноцид, растянувшийся на три с половиной тысячелетия.
– Зуилас. – Я протянула ему амулет. – Попробуй. Посмотрим, что получится.
Он протянул руку, и его пальцы замерли в нескольких дюймах от качающегося медальона. Затем он схватил его и поднялся на ноги. Я торопливо встала рядом. Он повернулся лицом к открытой части гостиной, и столик оказался у нас за спиной.
– Dūkāra Vh’alyir et Dīnen evashvā vīshissā.
Амулет засветился багровым и вспыхнул. Я ахнула: огромный круг заклинаний простерся почти от стены до стены. Руны и знаки закружились на нем, а затем исчезли. Появился еще один круг – и исчез. Еще один – и тоже исчез.
Амулет погас.
Я уставилась в пол, как будто могла снова вызвать магию своим взглядом.
– Что это было? Заклинание?
– Нет. Это были инструкции.
– Инструкции?
– Это vīsh, которое прекращает призыв. – Он поднял на меня горящие глаза. – Мы можем это сделать. Можем положить этому конец. Навсегда.
Можем? Мы с Зуиласом? Тысячелетия насилия, жестокости, безжалостного угнетения, смертей и разрушений, начало которым положили два гения, движимые отчаянным стремлением спасти свои народы, – и теперь мы можем прекратить это навсегда?
«Но я все равно спрошу тебя, дочь моей дочери, достопочтенная переписчица, выжившая, чародейка, когда это закончится?»
Через три тысячелетия после того, как Мелитта задала свой вопрос, я нашла на него ответ.
Это закончится на мне.
* * *
Прошли ровно сутки. Голова у меня раскалывалась от напряжения, и глаза не желали фокусироваться на расстоянии больше двух футов. Слишком долго я щурилась, разбирая крошечные руны, а от контактных линз глаза болели еще сильнее.
Шагая по тротуару, я несколько раз вдохнула полной грудью прохладный февральский воздух, чтобы проветрить голову, а затем взглянула на Зуиласа.
Он шел рядом со мной. Амалия, убегая, забрала все свое незаконченное шитье, оставила только последний пробный образец, похожий на тот костюм, который был на Зуиласе во время нашей злосчастной вылазки с Зорой и ее командой. Темная одежда сидела на нем превосходно, к тому же на этот раз он снял свои металлические поножи, и брюки смотрелись естественнее.
Я взглянула на его ноги, радуясь, что купила три пары одинаковых туфель: я понимала, что на ногах демона никакая обувь долго не протянет.
В темных солнцезащитных очках Зуиласа отражалась улица, когда он осматривался вокруг. Поток утренних пешеходов обтекал нас со всех сторон, и каждый раз, когда кто-то проходил мимо, какое-то странное чувство сжимало мне грудь.
Никто на него не смотрел. Никого он не интересовал. Красноватый оттенок кожи не привлекал внимания, тем более что открыты были только лицо и руки. Ни глаз, ни хвоста не было видно. Даже выдвижные когти могли сойти за необычный готический стиль – если только он не полоснет ими кого-то.
Потирая
