Когда же солнце оборотилось к весне, а снег стал проседать и темнеть под его яркими лучами, стало заметно, что, хотя зазноба лаконского эмпата и сильно исхудала за зиму, ее живот все больше оттопыривает повязанный вокруг стана передник. Сама Званка, похоже, даже обрадовалась тому, что ее единственная ночь с Бражовцом не осталась без последствий. Во всяком случае, на губах лаконки теперь изредка можно было увидеть улыбку, да и все ее движения изменились, обретя какую-то плавную уверенность.
Староста, понятное дело, такие изменения в фигуре и характере падчерицы тоже не оставил без внимания и принял кое-какие меры, но дальше дело приняло и вовсе неожиданный поворот.
Когда под вечер только-только вернувшийся из рейда по горам Остен узнал, что староста селения уже битый час дожидается его возвращения, то не смог сдержать удивления. До этого все разговоры между ними происходили по воле тысячника – селянин как-то не рвался к тесному общению с амэнцами. Сейчас же, после изнурительного дня, Олдеру больше всего хотелось отдохнуть, а не выслушивать чьи-то просьбы.
Тем не менее, сняв доспех, тысячник все же велел ординарцу кликнуть неожиданного просителя. Остен решил, что, скорее всего, оставшиеся в Плутанках «карающие» в отсутствие главы учинили какое-либо непотребство, а подобные выходки Олдер всегда пресекал быстро и жестоко…
Но староста, вопреки ожиданиям Остена, заговорил совсем не о самовольстве амэнцев. Еще с порога поклонившись грозному тысячнику, селянин сказал:
– Званка намедни из дому удрала. Я в долине уже каждый кустик обыскал – все без толку. Не иначе, эта дурища рыжая в горы подалась, вот и хочу спросить – может, твои дозорные, глава, ее видели?..
Олдер на такой вопрос лишь отрицательно качнул головой, а староста устало вздохнул:
– Не сочти за дерзость, амэнец, но не могли бы твои воины поискать мою дуреху на перевале?.. По твоему приказу ход нам туда закрыт, но, думаю, Званка где-то там прячется. Не могла она, будучи брюхатой, далеко уйти…
От внимания Остена не укрылось то, что обычно степенный староста в этот раз как-то слишком уж мельтешит… Такую суетливость, конечно, можно было списать на беспокойство за приемную дочку, но тысячник нутром чуял, что здесь кроется что-то еще… А потому Остен чуть склонил голову набок и, прищурившись, спросил:
– А почему твою Званку вообще в горы понесло, да еще и с брюхом?
Староста такого вопроса не ожидал, а потому мгновенно смутился, потупив глаза, но потом тряхнул головой и произнес:
– Потому что дура она!.. Коса до пояса, а ума вовсе нет – я Званку за сына кузнеца нашего сговорил, а она уперлась. Я, дескать, жена Бражовцу и ничьей больше не буду… Я прикрикнул на нее, девка и притихла. Решил было, что успокоилась, а она в бега… Эх, надо было дуреху в подпол посадить, для острастки, да пожалел – испугается, думаю, и себе, и ребенку повредит…
Староста замолчал – досадливо морщась, опустил глаза, а Остен делано-равнодушно пожал плечами:
– Мои воины ее поищут, не отчаивайся… А если начистоту, много ли ты кузнецу отвалил, чтоб тот в свой дом чужой приплод взял?
Селянин качнул головой и вздохнул:
– Не я ему, а он мне заплатил… Приплод-то не абы какой, а от самого господаря, а он вроде как Чующим был. В кузнечном деле такой дар весьма пользителен, вот Стенька и захотел эту веточку к своему дереву привить…
Званке бы неплохо в его доме жилось, а сын Стеньки хоть и рябой, да работящий и не пьет… Чего еще надо?..
Тысячник задумчиво качнул головой – теперь истинная причина беспокойства старосты была ему понятна. Селянин, со свойственной его натуре прижимистостью, попытался извлечь выгоду из еще не родившегося ребенка Званки, но если девчонку не найдут, то и сделка сорвется. А старосте наверняка очень неохота отдавать обратно полученный залог, который он уже считал своим…
– Как я и сказал, её поищут, а теперь ступай…
Староста, поклонившись, вышел, а Остен подпер кулаком острый подбородок и угрюмо посмотрел на гладко выскобленную столешницу. Своих людей он к перевалу, понятное дело, отправит, но лишь для пригляда, а не поимки…
Хотя Званке особый присмотр и не особо-то нужен – с колечком Бражовца она по узкой горной тропе пройдет, как по торной дороге – не оступится и даже не споткнется, потому что оберег отведет от девчонки любую опасность и зло…
Хотя Званка сбежала бы из Плутанок и без колечка – слишком сильно любила она своего эмпата, а потому не могла позволить, чтоб его ребенок стал предметом торга… Вот и ушла подальше – туда, где нет войны, чтобы там родить и воспитать подаренное ей судьбою в утешение дитя…
От таких мыслей Остену неожиданно стало тоскливо – и Бражовец, и Званка оказались счастливцами. Пусть и недолго, но в их жизни все же было что-то бесконечно важное, настоящее… Способное нести тепло и свет даже спустя годы. То, чего у самого Олдера уже не будет, – вместо настоящего пламени он выбрал болотный огонек…
Званку, конечно же, не нашли – ни в этот день, ни в следующий. Лишь тонкая цепочка следов на одной из горных троп указывала на то, что девчонка успешно одолела опасный путь над ущельем, но потом и этот единственный след исчез вместе с начавшим таять снегом.
Староста, потеребив бороду, все же пошел отдавать кузнецу его залог за будущую невестку, а Остен, припомнив, что как-то раз видел беглянку рядом с оправившимся от ранения Антаром, немедля взял пожилого Чующего в оборот:
– Антар, я ведь, кажется, предупреждал тебя, чтобы ты больше не лез в чужие судьбы своими корявыми лапами… Но ты, вижу, снова взялся за свое!.. На что ты надоумил девчонку?..
Тихий голос Остена весьма походил на рык, но Антар даже не подумал отвести взгляд от своего разгневанного главы:
– Ни на что, глава!.. Званка ведь не глухая – услышала от кого-то, что я из Чующих, ну и пришла узнать, кто у нее будет – мальчик или девочка?
Тысячник в ответ лишь недобро нахмурился:
– И что же ты ей сказал?
Антар слабо усмехнулся:
– Малика ее двойней одарила – мальчиком и девочкой… Да и у самой Званки вне долины все хорошо сложится. И родит благополучно, и хороших людей встретит – не дадут они ей пропасть… Это правда, глава…
– Надеюсь, потому что, если ты опять решился подразнить Хозяина Троп, я сам выгоню тебя из отряда в три шеи. Хватит уже и того, чем обернулся подмененный тобою жребий!
Остен по-прежнему злился. В груди у него клокотало от слившихся воедино горечи и ожидания чего-то неизбежного, но эмпат, хоть и понимал, что играет с огнем, посмел возразить своему тысячнику и в этот раз:
– Мне тоже жалко девчонку, глава. Она достойна лучшей доли, но если б мне снова довелось выбирать между смертью Бражовца и твоей, я все равно выбрал бы гибель лаконца. Хотя бы потому, что ношу куртку отряда, которому без своего командира в горах не выжить…
На этот раз отвел глаза уже сам Олдер… Некоторое время Остен молчал, глядя на свои пальцы, которые он то сжимал в кулак, то распрямлял… А потом тихо заметил:
– Мне нечего тебе возразить Антар… Именно поэтому ты мне сейчас ненавистен…
– Если глава пожелает, я приму любую смерть. – Голос Чующего на этих словах даже не дрогнул, и Олдер, вновь взглянув на Антара, понял, что, если он прикажет сейчас эмпату броситься на свой меч, тот сделает это без сомнений… Странная, безоговорочная преданность, которую вряд ли возможно заслужить…
– Живи лучше. Зря я, что ли, вырвал тебя у костлявой, – недовольно проворчал тысячник, и Антар покорно склонил голову:
– Как прикажет мой глава…
Весна прошла в рейдах и боях… Как только горные тропы освободились от тающего снега и стали вновь проходимы, Остен с утроенной силой принялся за усмирение лаконцев. Стремясь как можно быстрее вернуться в Амэн и предупредить мрачное предзнаменование, тысячник не давал роздыху ни себе, ни своим отрядам, и эта спешка едва не вышла ему боком.
В последнем сражении Олдер допустил ошибку, позволив подобраться к себе одному из самых упрямых после Бражовца лаконских бунтовщиков. Эта оплошность закончилась для Остена весьма неприятным ранением в грудь, но горный край наконец-то был усмирен.
Тысячник, не став слушать настоятельных советов лекарей провести хотя бы пару недель в постели и покое, оставив необходимое число воинов для пригляда за покоренным краем, стал спешно готовиться к возвращению в Амэн. Полученная рана кровоточила и никак не желала заживать, самого тысячника лихорадило с завидным постоянством, но он ограничивал лечение тем, что пил отвары, которые готовил для него Антар.
Главное – вернуться в «Серебряные Тополя», а после он сможет и отдохнуть, и подлечиться…
Зато когда Олдер, едва не загнав коня, наконец-то смог ступить на порог родного дома, он впервые за долгое время ощутил, как камень дурного предчувствия упал с его плеч… Навестив спящих детей и осторожно, чтобы не разбудить, погладив их по мягким волосам мозолистой ладонью, Остен наведался к жене.
