Главное – вернуться в «Серебряные Тополя», а после он сможет и отдохнуть, и подлечиться…
Зато когда Олдер, едва не загнав коня, наконец-то смог ступить на порог родного дома, он впервые за долгое время ощутил, как камень дурного предчувствия упал с его плеч… Навестив спящих детей и осторожно, чтобы не разбудить, погладив их по мягким волосам мозолистой ладонью, Остен наведался к жене.
Вид разоспавшейся Ири в тонкой сорочке, сама роскошная, точно распустившаяся роза, красота молодой женщины стали для Остена настоящим гимном жизни, которая сильнее любых мрачных пророчеств… А потому, подходя к жене, тысячник не смог удержаться от того, чтобы не прошептать про себя: «Ты ошибался, лаконец… Просто ошибался…»
Именно эта мысль и сделала его последующее слияние с Ири таким яростным и полным страсти. Каждым своим движением, каждой лаской, каждым сорванным с губ жены поцелуем Олдер точно утверждал свою победу над изводившим его столько месяцев дурным предзнаменованием. Он успел, он – дома: теперь все будет хорошо…
Увы, уже на следующее утро произошла эта глупая размолвка с женой – Ири отбыла на празднование, а Остен остался наедине с разыгравшейся лихорадкой. Время утратило для него всякое значение – тысячник то погружался в вязкий и жаркий, полный причудливых и кровавых видений сон, то просыпался, дрожа от озноба, на мокрых от пота простынях…
Дежурящий у постели занемогшего хозяина слуга подносил ему воду и травяные настои, и Олдер приникал к краю чаши – пил и никак не мог напиться… А потом вновь проваливался в забытье, в котором его ожидали очередные кошмары… Так миновала ночь, но когда ее укутывающий мир мглистый бархат сменился серыми предрассветными сумерками, тысячнику в одном из видений явился сам мертвый Бражовец…
Укутанный в плащ из птичьих перьев лаконец стоял среди заснеженной долины и смотрел на лежащего ничком в сугробе Остена пронзительно-желтыми ястребиными глазами:
– Не время спать, амэнец… Вставай!..
Голос Бражовца звучал резко и тревожно – он не давал Остену вновь провалиться в столь желанное забытье; бил, словно пощечина, и тысячник, с трудом приподнявшись на локтях, прохрипел:
– Уйди… Ты ошибся – у твоего предсказания больше нет силы…
Бражовец покачал головой:
– Нет, это ты ошибся, амэнец… – а потом он склонил голову так, точно прислушивался к чему-то, и произнес: – Я чувствую кровь… И огонь… Поздно!..
Последнее восклицание лаконца переросло в отчаянный ястребиный крик. Миг – и огромная птица взмыла в небо, задев тысячника кончиком крыла. Прикосновение светлых перьев обожгло Остена лютым холодом… И он проснулся.
Тишина… Комната тонет в рассветных тенях, но свеча уже давно догорела, и дежурящий подле хворого господина слуга, уронив голову на грудь, тихо дремлет в уголке… Укрывающую Остена простынь можно было смело выжимать от пропитавшего ее пота, но голова пробудившегося Олдера оказалась на диво ясной – жар спал…
Тысячник откинул назад прилипшие ко лбу пряди волос и с отвращением почувствовал, что его пальцы мелко дрожат. Кризис, похоже, миновал, но теперь Олдер был слаб, точно новорожденный котенок, – минувшая ночь забрала у него все силы…
Облизнув пересохшие, покрытые спекшейся коркой губы, Остен потянулся к стоящей у кровати чаше с водой, но едва его пальцы коснулись прохладного металла, как дверь в спальню открылась и на пороге возник заспанный и встревоженный управляющий… Встретившись взглядом с пришедшим в себя Олдером, он облегченно вздохнул, но уже в следующий миг лицо мужчины вновь исказилось от тревоги.
– Я бы не побеспокоил моего господина, но новое имение Миртена горит!
– Что?!! – Остен почти ощутил, как за его плечом кто-то невидимый выдохнул: «Поздно!», а управляющий зачастил:
– Новость пришла от Рейтанов – их имение совсем рядом, вот они первыми и заметили неладное. Похоже, полувольные взбунтовались и подожгли поместье…
В эти мгновения Остену больше всего хотелось кричать, но вместо этого он что было силы сжал кулак и глухо спросил, уже заранее зная страшный ответ и все же отчаянно надеясь на почти невозможное чудо:
– Мои жена и дочь?..
– Не возвращались, господин… – тихо произнес управляющий…
Олдер низко опустил голову – темные волосы упали вниз, скрыв лицо, и несколько долгих мгновений было слышно лишь хриплое, тяжелое дыхание тысячника, но потом он поднял взгляд на замершего у порога управляющего и глухо вымолвил:
– Помоги мне встать и одеться…
На счастье населяющих округу благородных вельмож и их семей, восстание полувольных Дейлока не успело расползтись по другим имениям, точно огонь по сухой траве. Причиной такой удачи послужила бдительность Рейтанов и отправленное несколько месяцев назад письмо Олдера, в котором он просил своего старого приятеля попристальнее следить за округой.
В итоге бунт бывшие все эти месяцы начеку «карающие» задавили в корне, и даже пожар удалось потушить до того, как он распространился по всему имению… Но благородным гостям Дейлока это было уже безразлично – они были мертвы. Все до одного…
Когда все еще шатающийся от слабости Остен смог добраться до имения тестя, его глазам предстала такая картина, что даже слепцу было ясно – надеяться на то, что кто-то из близких уцелеет, было чистой воды безумием. Но Олдер, опираясь рукою на плечо одного из своих доверенных слуг, медленно, шаг за шагом, проходил по коридорам и залам, ища жену с дочерью… Безразлично – живых или мертвых… И нашел…
Ири повезло – в тщетной попытке убежать от бунтовщиков она, поскользнувшись на мраморных плитах внутреннего дворика, упала и ударилась виском о выступающий край одной из ступеней ведущей на второй ярус лестницы. Нечаянная, но легкая и быстрая смерть не шла ни в какое сравнение с участью, что постигла других присутствующих на праздновании аристократок…
Лирейне же озверевшие от крови полувольные просто размозжили голову об одну из колонн. Защищавшая малютку, точно собственное дитя, нянька приняла смерть тут же…
Остен при виде своих страшных находок не произнес ни единого слова, но его пальцы сжали плечо слуги так, что тот не смог сдержать сдавленного стона… Все было кончено – предсказание лаконского эмпата сбылось полностью и до конца…
Погруженный в свое горе, Остен не принимал участия в допросах выживших бунтовщиков, но позже, конечно же, узнал, что послужило причиной восстания.
Как и следовало ожидать, огонек будущей розни тлел уже давно и породил его сам Дейлок. С годами он стал слишком придирчив и жесток с полувольными – было похоже на то, что истязание находящихся в его власти людей доставляло пожилому вельможе удовольствие…
Вот только если милестских слуг Дейлока такое отношение господина окончательно запугало, то еще помнивших вкус свободы слуг из нового имения необоснованные наказания и плети лишь обозлили. Их гнев копился долго – несколько месяцев – и прорвался наружу аккурат во время празднования.
Вечером одна из прислуживающих на пиру служанок, видя, что Дейлок, похоже, был доволен празднеством, осмелилась попросить его о милости для своего ребенка. Восьмилетний малец прислуживал на кухне и имел неосторожность разбить кувшин с вином. За эту оплошность он был жестоко бит плетьми и посажен в холодную…
Услышав просьбу, Дейлок ударил женщину по лицу так, что разбил ей губы, но, вняв просьбам захмелевших, а потому весьма благодушных гостей, все же распорядился отдать служанке ее пащенка… Вот только ребенок, как оказалось, не вынеся наказания, умер от побоев в этой самой холодной…
В крыле для слуг появление обезумевшей от горя матери с мертвым сыном на руках стало той последней каплей, что переполнила чашу долго тлевшего и копившегося гнева. Бунт вспыхнул с невиданной силой – получившие доступ к хмельному в честь праздника охранники гостей не смогли оказать восставшим полувольным должного сопротивления, а те, ослепленные ненавистью, не щадили никого так же, как в свое время не щадили и их самих…
Ненависть бунтовщиков была так велика, что, даже уже пойманные, извивающиеся на дыбах, они кричали лишь одно – жаль, что времени для отплаты ненавистным вельможам им выпало слишком мало!
…Когда дознание подошло к завершению, изуродованные пытками тела восставших были вздернуты на деревья у перекрестков дорог по всей округе – такая мера должна были устрашить чернь, чтобы она более никогда не помышляла о бунте, но направляющийся в Милест для похорон Остен, глядя на мертвецов, ощутил под сердцем лишь пустоту. Какую бы казнь ни приняли поднявшие руку на его жену и дочь полувольные, это не отменит уже свершившегося и не вернет родных…
Забальзамированные тела Ири и Лирейны нашли свое пристанище в семейной усыпальнице Остенов. Здесь же Олдер похоронил и няньку дочери, отдав таким образом последнюю дань преданности и самоотверженности женщины, которая до последнего пыталась защитить его дитя… Позже, вернувшись в имение, он даст вольную ее родным, присовокупив к отпускной бумаге еще и немалую сумму на обзаведение, но это будет после, а пока Олдер замирился с Дорином – тот пришел к своему двоюродному брату сам, без приглашения, и еще долго клял себя последними словами и говорил о том, что если бы мог предугадать свершившееся, то никогда бы не подтолкнул Ириалану к мыслям о наследстве Дейлока… Тысячник на эти слова лишь молча кивнул в ответ – в конце концов, если он сам, зная о грядущей беде, не смог ее предупредить, то что можно говорить о Дорине?..
