Мохандас уже раскрыл рот, чтобы возразить, но тут к гостям снова вышла Катьяни, наложница Авенира. Низко поклонилась юная красавица, звонко, словно колоколец, прозвучал ее голос.
— В дворцовом саду вас ждут танцовщицы, высокие гости! Отдохните после обеда, наберитесь сил для последующих мудрых решений!
Чуть дольше, чем требовалось бы, ее глаза задержались на рослом Мохандасе, и, когда он усмехнулся, молодая женщина открыто улыбнулась ему в ответ.
Авенир тотчас прервал речь и заметил примирительным тоном:
Быть может, после приятного отдыха мы сумеем договориться…
Насмешливо, едва ли не с жалостью покосился Мохандас на Авенира. Кто-кто, а сам Мохандас превосходно умеет договариваться, причем без единого слова. Женщины понимают его с первого взгляда. Пора бы и Авениру научиться такому полезному искусству. Особенно если учесть, что эти женщины — собственные его наложницы…
* * *
Танцовщицы из дворца раджи старались, как умели. Авенир нечасто требовал, чтобы его зрение услаждалось танцем, а слух — музыкой; однако он хорошо понимал: такие вещи необходимы при дворе любого владыки. Поэтому на женской половине его дворца обитали красивые молодые девушки. Их баловали, за ними ухаживали слуги, им дарили драгоценности. Они пользовались большой свободой и даже получали от своего господина разрешение выйти замуж, если какой-нибудь из них случалось влюбиться.
Впрочем, никогда не бывало такого, чтобы танцовщица раджи находила себе первого попавшегося мужчину, лишь бы избавиться от рабства. Всем им так хорошо жилось во дворце, что лишь настоящая любовь могла заставить такую девушку покинуть двор Авенира. И раджа, видя истинное чувство, никогда не ломал жизнь своим прислужницам.
«Это служительницы Лакшми, любви и красоты, — говорил обычно раджа. — Их душа должна быть свободна».
Потягивая вино, гости Авенира любовались танцем прекрасных девушек. Неспешно тянулся день, но ведь когда-нибудь и он закончится, а столько всего предстояло решить и сделать! Даже за отдыхом продолжались негромкие разговоры. Каждый высказывал свой довод, а если гости вдруг начинали горячиться, танцовщицы бросали в них цветы, требуя внимания к себе.
Мохандас слушал весьма рассеянно: все доводы, которые приводил Авенир, давно были ему известны, да и занимало мысли Мохандаса нечто совершенно иное. Он предвкушал вечер нынешнего дня. На сей раз все произойдет не так, как с Вальмики. Он не позволит Авениру выследить их.
— …Еще предки наши говорили: если пятеро едины, то завладеют тем, что недоступно десятерым живущим врозь. Если нет единства среди шестерых, то и одиночка, если достаточно силен, отнимет у них и скот, и землю, и дом, и женщин, и сердца воинов…
Все это давным-давно пережеванная пища. Стоит ли прислушиваться? Все ясно и без слов.
Но некоторые все же прислушивались. Хотели, чтобы книгочей Авенир сумел их уговорить. Вот для них-то он и старается. Разумно… но недостаточно.
Потому что остаются еще на свете упрямцы, чей разум останется закрытым для подобных увещеваний. Упрямцы, которые знают цену словам, жестам, взглядам. Которым слишком хорошо известно, как непригляден бывает лик правды.
Траванкор смотрел на девушек с равнодушием почти оскорбительным для них. Все мысли молодого воина были заняты Рукмини. Где она? Что с ней происходит? О чем она думает — прямо сейчас, в эти самые минуты? Сыта ли она, тепло ли ей? И кто рядом с ней — друг или враг? А может быть, она совсем одинока… Глядит сейчас на звездное небо и думает о своем возлюбленном. Горюет — отчего Траванкор не придет спасать ее.
Наконец пляски закончились, и гости один за другим вышли из сада на площадь перед дворцом, где кипел праздник.
Народ уже заметил правителей и военачальников, окруженных роскошной свитой, и начал сбегаться, чтобы поглазеть па них поближе. Дети скакали вокруг, мужчины рассматривали гостей, пытаясь по лицам угадать: удалось ли достичь понимания или опять владыки разъедутся без толку, и все останется по-прежнему? Слухи о готовящемся вторжении уже достигли жителей Патампура. Нужно было что-то решать, и решать как можно скорее: это понимал любой простолюдин.
— Всадник!
Со стен города донесся громкий крик, и, казалось, его подхватили все разом. Весь город заволновался:
— Всадник!
Всадник вылетел из джунглей, как по волшебству, и помчался по тренировочному нолю прямо к стенам Патампура, нахлестывая коня плеткой. Наперерез ему выскочили воины, схватили лошадь под уздцы. Он не сопротивлялся, ни словом, кажется, не возразил. Просто поехал рядом с ними.
Если это вестник, то какую же новость привез он? Если беглец, примчавшийся сообщить о надвигающейся беде, что наступает ему на пятки… Это предположение лучше пока отринуть. Кто же он, для чего прибыл?
Но вот он уже близко. Стражники подвели чужака к Траванкору, стоявшему возле раджи Авенира, и оказался чужак — своим, знакомым.
— Арилье! — вскрикнул Траванкор, бросаясь к другу.
Арилье был бледен и едва держался на ногах. Только теперь все заметили, что он ранен: его правая рука была в двух местах обмотана тряпками.
— Где Рукмини? — требовательно спросил Траванкор.
Арилье медленно покачал головой, показывая, что не в силах пока говорить.
— Мир тебе, Арилье, — приветствовал неожиданного гостя раджа Авенир.
Он помнил этого парня. Лучший друг его сына, его любимый соперник. Они часто сражались друг с другом во время тренировочных поединков. А на празднике Арилье всю ночь смешил девушек на качелях. При воспоминании об этом у раджи Авенира потеплело на сердце. Как будто он вспомнил собственную молодость… Ему никогда не удавалось стать таким открытым и веселым, таким жизнерадостным. Парень, который умеет так смеяться, — он и друг верный, и воин хороший…
— Что с Рукмини? — снова спросил Травакор и встряхнул Арилье, так, что у того закатились глаза.
— Она в плену… Ратарах предал нас. Он теперь служит нашим врагам.
— Ты лжешь! Этого не может быть! — вскрикнул Траванкор.
Арилье тяжело вздохнул.
— Нет, я не лгу, Траванкор. Я говорю о том, видел собственными глазами.
К сыну раджи протолкался Копан.
— Оставь его, Траванкор. Я позабочусь о нем, — сказал киммериец. — Завтра можешь его пытать, допрашивая касательно подробностей дела. А сегодня пусть он отдыхает. Видишь — он ранен. Как бы не умер от этих ран.
— Я ранен… в сердце, — прошептал Арилье. Он позволил Конану увести себя в покои, отведенные варвару во дворце.
Праздник прервался лишь ненадолго и скоро возобновился с новой силой.
