Праздник прервался лишь ненадолго и скоро возобновился с новой силой.
Играли музыканты, танцевали люди, даже некоторые владыки приняли участие во всеобщем веселье.
Конан негромко беседовал с Арилье, скрывшись от любопытных глаз.
— Что там произошло?
— То, что я сказал. Ратарах оказался предателем. Я думаю… может быть, он до сих пор находится под властью чар? — неуверенно добавил Арилье. — Я ничего в этом не понимаю.
— Я тоже, — успокоил молодого воина киммериец. — Когда я вижу колдуна или дьявольского жреца, вроде этого Санкары, у меня появляется только одно желание: снести ему башку с плеч. Это — как у зверей, понимаешь? Аев не может не наброситься на косулю, а я — на колдуна…
Арилье чуть улыбнулся.
— Ты пытаешься меня развеселить, да?
— Да, — признался киммериец. — А что, не получается?
— Не слишком… Дигам захватил Рукмини, и я ничего не смог сделать. Они выстрелили в меня, а потом я… заснул.
— Ты не заснул, а потерял сознание, — возразил киммериец. — Вообще чудо, что ты добрался до Патампура. У тебя могут воспалиться раны.
— Завтра я уеду, — угрюмо сказал Арилье.
— Куда это ты поедешь?
— Прости меня, Конан, но я спешу.
— Куда?
— В Калимегдан.
— Ты сошел с ума! Тебя узнают и убыот.
— А может быть, и не узнают. Я должен отыскать Рукмини. Если я задержусь — пойми, Конан, — Траванкор непременно будет меня расспрашивать. И узнает много из того, что ему знать не следует.
— Например?
— Например, он точно будет знать, где и в чьих руках находится сейчас Рукмини. Он не станет ждать. Бросится на Калимегдан. Он теперь — военачальник, сын раджи. Он может поддаться чувствам. Что будет, если Траванкор двинется на Калимегдан, не заключив военного союза с соседями? Ему никогда не разгромить Аурангзеба собственными силами…
— Ты мыслишь не как обычный воин, но как настоящий государственный деятель, Арилье, — сказал Конан. — Я одобряю ход твоих мыслей. И разделяю твои чувства. Попробую достать для тебя какую-нибудь целебную мазь, соберу припасы и отправлю в дорогу. Ты совершенно прав: Траванкор нужен в Патампуре. Он должен управлять своим народом, потому что его отец скоро выпустит бразды из рук: мы на пороге решающей битвы.
Арилье сжал руку киммерийца и закрыл глаза.
Он ненадолго погрузился в крепкий сон.
…За праздничной суетой никто на площади не заметил, что один из раджей отсутствует. Куда же подевался Мохандас?
А Мохандас вернулся в большой пиршественный зал дворца, туда, где слуги разбирали блюда с костями и остатками трапезы, выносили кувшины с недопитым вином. Работой распоряжалась та самая юная наложница Авенира, что приглашала гостей к угощению. Катьяни. Мохандас был уверен в этом. Как уверен был он и в том, что женщина уже обнаружила плетку на том самом месте, где сидел великолепный гость ее мужа — Мохандас.
Мохандас оказался прав.
Юная красавица держала плетку в руке. Одним быстрым прыжком Катьяни подскочила к Мохандасу.
Улыбнулась широко, радостно и как-то зло: похоже скалится воин перед тем, как нанести удар. Быстрый, повелительный взмах рукой, и слуги заняли все входы и выходы, преграждая возможный путь к бегству.
Мохандас не успел еще ничего понять, как резкая боль обожгла его лицо. Он отшатнулся, но боль вновь настигла его. Взмахнув плетью, женщина резко ударила его в третий раз. Он поднял руку, защищая глаза, плетка ожгла и кисть руки, и снова прошлась по скуле, по щеке, по лбу.
Катьяни хлестала ослепленного болью и неожиданностью мужчину без остановки, без всякой пощады — откуда только сила взялась! Молодая женщина кружила вокруг ошеломленного воина.
Она молчала и теперь больше не улыбалась. Она жестоко мстила за то, что Мохандас воспользовался глупостью и слабостью ее предшественницы.
Катьяни во всем случившемся винила только Мохандаса. Вальмики была глуповата, но добра и иногда скучала — вот и бросилась на шею могучему воину. Авенир вынужден был расправиться с изменившей наложницей — иначе в городе заговорили бы о слабости раджи.
Нет, вся ответственность за эту смерть лежит на плечах Мохандаса.
А тот растерялся…
Не драться же с юной красавицей сейчас, прямо во дворце ее мужа, на глазах у слуг! Разумеется, могучий Мохандас легко одолеет ее, если они схватятся…
Но что скажет он прочим собравшимся? Какими глазами будут смотреть на пего слуги? Как он объяснит остальным свое поведение? За что он избил наложницу гостеприимного хозяина?
За то, что она на него напала? Ну не смешно ли — юная Катьяни ни с того ни с сего набросилась на крепкого воина и исхлестала его плетью!.. Позор!
Как старый пес, искусанный злющим щенком, Мохандас наконец выскочил из пиршественного зала. Вслед ему вылетела плетка, а за плеткой — и тихий, сквозь зубы, смех женщины.
Мохандас подобрал плетку, сунул за пояс. Будь оно все проклято!
Глава пятнадцатая
Коварная ловушка
Скоро знакомые края закончились; Арилье очутился в долине, где прежде не бывал. Невысокий кустарник наполовину утонул в белесом мареве. Болотце, поблескивающее в камышах, испускало искры света.
Далеко впереди виднелись стены роскошного города. Издалека он казался гораздо богаче и гораздо могущественнее Патампура. Кажется, не найдется силы, способной одолеть эти бастионы. Вот и конец пути; что-то ждет здесь Арилье? Лучше не думать. Решение принято, он сделает то, что должен: правота придаст ему сил.
Арилье придержал коня, поехал шагом. На подступах к городу тянулось предместье, где селился бедный люд, не имевший денег для того, чтобы купить дом внутри кольца надежных стен.
Возле самой бедной из этих глинобитных хижин и спешился Арилье. Заглянул внутрь. В последний раз он бывал в человеческом жилье, когда прощался с Конаном во дворце раджи Авенира. Как радовала глаз роскошь! Как хорошо там было…
А здесь — тесно, темно, и только один человек сидит в полумраке: бедная старуха, помешивающая в закопченном котле. Арилье и сам не знал, отчего дурным предчувствием сжалось его сердце. Должно быть, как всякий бедняк, вырвавшийся из железных тисков нужды, он страшно не любил никаких проявлений бедности, а они — не только в отсутствии дорогих вещей, но и в том, как ощущает себя человек. Эта старуха перед его глазами — она была нищей и по образу жизни, и по чувствам своим.
И тотчас устыдился Арилье того, что подумал о ней недостойное. Вежливо поздоровался:
— Мир твоему дому.
Старуха подняла на незнакомца пустые глаза.
