перекатом ушел из-под бьющейся лошади и, умело перевернувшись, вскочил на ноги. Ни мгновения не потратив даром, он выхватил из-за пояса короткий гладий, проткнул им висевшего на крупе коня паука и перерубил в воздухе второго, летевшего на него.
Их трупы не успели удариться оземь, когда Ивар швырнул в ночь за спиной еще два черных шара: один – чуть влево, другой – вправо. Пылающие огненные завесы встали позади, слившись с преисподней лесного пожара.
Кестус совладал с брыкающейся лошадью, нещадно рванув удила, развернул ее и подъехал к Ивару. Его раненый конь все кричал от боли. Кестус протянул руку:
– Ко мне!
Ивар, обернувшись, одним чистым ударом прекратил страдания своего коня.
– С двойным грузом не уйдем, – сказал он.
– Это еще неизвестно.
– Во́роны, друг, некогда спорить! Они сейчас обогнут завесу и доберутся до нас. Уходи, Кестус. Ты обязан об этом доложить.
– О чем доложить? – едва не сорвался на крик Кестус. – Во́роны, тут…
Ночь залилась белизной, и весь мир обернулся для Кестуса раскаленной докрасна болью. Он смутно ощутил, что падает с коня. Не стало дыхания, задохнулся крик. Осталась одна боль.
Он сумел опустить взгляд.
В груди у него чернела дыра. Она пробила кольчугу прямо против солнечного сплетения, посреди туловища. Звенья вокруг дыры оплавились. Огненная магия. Его ударили огненной магией.
Дыхание кончилось. Он не чувствовал ног.
Ивар, склонившись над ним, осмотрел рану.
Его мрачное лицо совсем потемнело.
– Кестус, – тихо проговорил он, – прости, я ничем не могу помочь.
Кестусу пришлось потрудиться, чтобы найти глазами его лицо.
– Бери коня, – прохрипел он. – Скачи.
Ивар тронул его за плечо, повторив:
– Прости.
Кестус кивнул. Перед глазами встала тварь, расчленившая Тоннара и его коня. Он содрогнулся, облизнул губы, выговорил:
– Не хочу, чтобы меня убили они.
Ивар на миг зажмурился, сжал губы и коротко кивнул.
– Спасибо, – сказал Кестус и закрыл глаза.
* * *
Бывший курсор дон Эрен до последнего издыхания гнал лошадь Кестуса, применяя все способы сбить погоню и запутать след, – все, о каких знал, видел, слышал, читал.
К восходу солнца он обессилел и измучился наравне со своим скакуном, но признаков погони больше не наблюдал. Остановившись у какой-то речушки, он привалился к дереву и на минуту закрыл глаза.
Курсор не был уверен, дотянется ли его монета до столицы Алеры через такой малый приток, – но и выбора особого не было. Надо попытаться. Надо известить Первого консула. Он снял висевшую на шее цепочку с серебряным кругляшом. Бросил монету в воду и произнес: «Услышь меня, малая речка, и поспеши донести мое слово до хозяина».
Несколько мгновений все оставалось прежним. Эрен готов был отступиться и двигаться дальше, когда вода шевельнулась, всколыхнулась ее поверхность, потянулась вверх и собралась в образ Гая Секстуса – Первого консула Алеры.
Гай был высоким красивым мужчиной, на вид лет сорока, если не замечать серебряной седины. На самом деле Первому консулу перевалило за восемьдесят, но тело его, как у всех сильных водяных магов, не склонно было выдавать его возраст, как тела простых алеранцев. Правда, глаза у него ввалились и смотрели устало, но в них блестели ум и твердая, несгибаемая воля. Водяная статуя нашла взглядом Эрена, нахмурилась и заговорила.
– Дон Эрен? – спросил Гай. – Это вы?
Голос звучал необычно, как из тоннеля.
– Да, правитель, – поклонился Эрен. – У меня срочные известия.
Первый консул повел рукой:
– Докладывайте.
Эрен перевел дыхание.
– Первый консул, ворд здесь, в глуши, на юго-востоке Каларской пустыни.
Лицо Гая резко застыло, плечи напряглись. Он чуть подался вперед, взглянул пристально:
– Вы уверены?
– Совершенно. И это не все. – Эрен глубоко вздохнул. – Первый консул, – тихо сказал он, – они учатся управлять фуриями.
В прошлые плавания Тави за несколько дней оправлялся от морской болезни, но тогда корабль не уходил так далеко в океан. Оказалось, есть большая разница между долгим плаванием вдоль берега и борьбой с глубинами синего моря. Он бы не поверил, расскажи ему кто, какими бывают волны среди бескрайнего океана. Часто казалось, что «Слайв» взбирается на склон большой голубой горы, чтобы, перевалив через вершину, соскользнуть вниз по дальнему склону. Ветер и опытные головорезы Демоса не давали парусам обвиснуть, и «Слайв» скоро занял место во главе флота.
Тави приказал капитану вести свой корабль вровень с «Чистокровным» – флагманом вождя канимов Варга. Он знал, что экипаж Демоса недоволен приказом. «Чистокровный», хоть и отличался невиданным изяществом среди судов своего размера, рядом с вертким «Слайвом» выглядел неуклюжей речной баржей. Люди Демоса рады были бы показать канимам, на что способны, и оставить огромный черный корабль за кормой.
Тави рад был бы им позволить. Чуть скорее закончился бы морской переход.
Вместе с волнами росла его морская болезнь, и хотя она милосердно притихла после нескольких первых дней, но совсем не унималась, так что предложение поесть представлялось ему в лучшем случае сомнительным. Ему удавалось удержать в себе малость хлеба и жидкий бульон – но не более того. А неотступная головная боль особенно раздражала в дневное время.
– Младший брат, – рыкнул косматый старый каним. – Вы, алеранцы, живете недолго. Неужто ты уже так одряхлел, что клюешь носом посреди урока?
Из подвешенного к балкам маленькой каюты гамака донесся серебристый смешок Китаи.
Тави встряхнулся и устремил взгляд на Градаша. Каним являл собой нечто почти невиданное для его воинской касты – старость. Тави знал, что по алеранскому счету ему больше девяти столетий, и с возрастом каним усох до жалких семи с половиной футов. И силы его были жалкой тенью мощи воина в расцвете сил. Тави считал, что Градаш всего раза в три-четыре сильнее человека. Мех его почти сплошь стал серебристым, только одно пятнышко густой, черной как ночь шерсти отмечало его принадлежность к большому роду Варга так же верно, как порядок отметин на ушах и узор на рукояти меча.
– Прости, старший брат, – по-канимски, как и учитель, ответил Тави. – Я отвлекся. Это непростительно.
– Он так болен, что едва встал с койки, – с выговором чище, чем у Тави, вставила Китаи, – но это непростительно.
– Борьба за жизнь не делает скидок на болезни, – сурово проворчал Градаш. И добавил на алеранском с сильным акцентом: – Впрочем, признаю, что ему незачем больше смущаться, пытаясь говорить на нашем языке. Мысль обменяться языками была здравой.
В устах Градаша это прозвучало как высшая похвала.
– Мысль была разумной, – согласился Тави, – по крайней мере, для моего народа. Легионеры совсем заскучали бы за два месяца безделья. А случись между вами и нами новое противостояние,
