голова - упали. Остальных троих сбило с ног.
На земляной пол скатились кучей.
Подвал был без нар и изогнут буквой “Г”. В коротком крючке каменной буквы, далеком от входа - мрак. В длинном хвосте - день. Лампы сильные через каждые пять шагов. На полу бугорки видны все, ямочки. Никуда не спрятаться. Стены кирпичными оскалами сошлись вплотную, спаялись острыми четкими углами. Сверху навалилась каменная пустобрюхая коробка. Не убежать...
Кроме того, конвоиры сзади, спереди, с боков. Винтовки, шашки, револьверы.
Комендант остановил приговоренных, приказал:
- Раздеться.
Приказ возник как удар. У всех пятерых дернулись и подогнулись колени.
Срубов бессознательно расстегнул полушубок, словно приказание относилось к нему. Овладел собой с усилием, посмотрел на коменданта, на двоих чекистов. Никто не обратил на него внимания.
Приговоренные раздевались дрожащими руками. Пальцы холодеющие не слушались, не гнулись. Пуговицы, крючки не расстегивались. Путались шнурки, завязки.
Комендант грыз папиросу, торопил:
- Живей, живей...
У одного приговоренного завязла в рубахе голова, и он не спешил её освободить.
Раздеваться первым никому не хотелось. Косились друг на друга, медлили.
А хорунжий Кашин совсем не хотел раздеваться. Сидел, скрючившись, обняв колени.
Смотрел отупело в одну точку на носок своего сапога, порыжелого и порванного.
К нему подошел чекист Ефим Соломин. Револьвер в правой руке за спиной. Левой погладил по голове.
Кашин вздрогнул. Удивленно раскрыл рот, а глаза на чекиста.
Соломин ласково:
- Чё призадумался, дорогой мой. Аль спужался?
А рукой все по волосам. Говорит тихо, нараспев:
Не бойсь, не бойсь, дорогой. Смертушка твоя далече. Страшного покудова ещё нету-ка. Дай-ка я тебе пособлю курточку снять.
И ласково, твердой уверенной левой рукой отстегивает у офицера френч, приговаривая:
- Не бойсь, дорогой мой. Теперь рукавчик сымем.
Кашин раскис. Руки растопырил, покорные, безвольные. По лицу горькие слезы. Он не замечал их. Соломин овладел им, ласково тетёшкая:
- Теперь штанишки. Ничё, ничё, дорогой мой.
Глаза у Соломина честные, голубые. Лицо скуластое, открытое. Грязноватые мочала на подбородке и верхней губе рыжей бахромой. Раздевал Кашина, как заботливый санитар больного:
- Теперь штанишечки...
Закадровый голос Срубова на фоне раздевающихся людей:
- А, может, каждый из них мечтал быть председателем Учредительного Собрания? Может первым министром реставрированной монархии? Может быть самим императором? Разве я не мечтаю быть народным комиссаром не только в РеСеФеСеэР, но и даже в Мировой Советской Федеративной Социалистической Республике.
Срубов стоял, теребил портупею, жесткую бороду.
Голый костлявый человек стоял, поблескивая пенсне. Он первым разделся. Комендант показал ему на нос:
- Снимите.
Голый немного наклонился к коменданту, улыбнулся. Срубов увидел тонкое интеллигентное лицо, умный взгляд и русую бороду.
Приговоренный:
- А как же я тогда? Я ведь тогда и стенки не увижу. - в вопросе, в улыбке наивное, детское.
Чекисты захохотали.
Комендант выронил изо рта папироску:
- Вы славный парень, черт возьми. Ну ничего, мы вас подведем. А пенсне все-таки снимите.
Другой, тучный, с черной шерстью на груди, тяжелым басом:
- Я хочу дать последние показание!
Комендант обернулся к Срубову.
Срубов подошел ближе. Вынул записную книжку. Приготовился, но записывать не стал. А толстый врал, путался, тянул,
- Около леска, между речкой и болотом, в кустах... Отряд, в котором я служил... Осенью девятнадцатого, по приказанию Колчака закопал часть золотого запаса Российской империи... около сорока пудов золота в слитках.
По лицам чекистов видно, что никто ему не верит, а приговоренный не унимался, стараясь выиграть время:
- Отложите расстрел... Возьмите меня проводником... Я покажу место... где зарыто золото... Много золота!...
Срубов положил записную книжку в карман. Комендант, смеясь, похлопал голого по волосатому плечу:
- Брось, дядя, вола крутить. Становись.
Разделись уже все. От холода терли руки. Переступали на месте босыми ногами.
Белье и одежда пестрой кучей.
Комендант сделал рукой жест - пригласил:
- Становись.
Тучный, в черной шерсти, захлебывался слезами.
Сухоногий ротмистр из карательного отряда воскликнул:
- Да здравствует Советская власть!
С револьвером против него широконосый, широколицый, бритый Ванька Мудыня. Махнул перед ротмистром жилистым татуированным матросским кулаком. И сочным плевком сквозь зубы:
- Не кричи, золотопогонник, не помилуем.
Коммунист, приговоренный за взяточничество, опустил круглую стриженную голову в землю, глухо сказал:
- Простите, товарищи.
А веселый, с русой бородкой, уже без пенсне, и тут всех рассмешил. Стал, скроил глупенькую рожицу:
- Вот они какие: двери на тот свет - без петель. Теперь буду знать.
Чекисты смеялись, а Срубов задумался (закадровый голос Срубова):
- Нет же, бред, никто и не собирается их убивать.
