мусора, наваленной прямо посреди дороги, и я даже не успел удивиться.
Я молча смотрел на него, он сиял.
–Какая еще Рафия?
– Руфия. Он все-таки пришел, хвала Господу! Представляешь?
– Не представляю. Ты всегда был такой утомительный?
Паоло вспыхнул, но видя, что мой взгляд не предвещает юному монаху ничего хорошего, поспешил объясниться.
– Руфия – мавританка, она следовала за нами из Неаполя, она страховала нас на случай провала.
Вот те раз. Женщина! Этого еще не хватало. Как он сказа? Страховала нас?
– Понимаешь, мы держали сейчас каждый свою улицу. А она перемещалась по окружности с центром в лавке Саида. И в конце концов наткнулась на этого человека. Хитро? Это я придумал.
Я выразительно посмотрел на него, и малыш покраснел, толи от стыда толи от удовольствия.
– Учти малыш, гордыня смертный грех, – и погрозил ему пальцем.
Паоло насупился, шмыгнул носом и буркнул:
– Я не малыш… – потом лицо его просветлело, и он не удержался от продолжения:
– Руфия увела его за собой. Знаешь она какая? – глаза его мечтательно закатились.
– Но-но, лошадка, тебе про такое думать даже не смей!
Он снова насупился, но все равно остался при своем:
– Сам увидишь…
Не забывая о слежке, мы отправились по новому адресу.
Ничем не примечательный низенький глиняный домик посреди шумной улицы, мудро, где-то на окраине мы были бы заметны, а тут…
–Иди, – сказал Паоло, – мне нельзя туда. – в его голосе звучала неприкрытая печаль.
Я смекнул, в чем тут дело.
– Ага, – сказал я, – это Веселый дом? В Святом городе? Кошмар!
Он мрачно кивнул:
– Веселей некуда, иди, поговори с ними, я буду вести наблюдение. Я огляделся и на другой стороне улицы увидел второго братца. Дон Франциско берег их моральный облик. Чтож, если эта Руфия действительно, такая как говорит малыш, то можно познакомиться с ней поближе. Передвинув за спину нож, я двинулся к дому…
Войдя внутрь, я поморщился, в нос ударил сильный запах неведомых благовоний. Никогда их не любил.
Все были здесь. Франциско в обычной одежде горожанина, седой бородатый старик с ясными глазами, и руками, крепко сжимавшими потрепанную книгу, вернее одной рукой он ее сжимал, а второй, без пальцев просто прижимал к себе и стройная девушка, завернутая в дорогую ткань с лицом укрытым кружевным забралом. Именно так я называл это приспособление местных красавиц.
– Гарольд где? – спросил я с порога.
Франциско развел руками и указал за стену из-за которой доносились звуки толи борьбы толи любовных утех.
– Понятно, – я присел на стоящий в углу сундук и приготовился слушать.
х х х
Глава XXIX
The Beatles “Penny Lane”
явь
– Привет пидорасам! – крикнул я.
– От такого слышу! – вежливо откликнулся Гоша. Гоша был вежливый, потому как интеллигент и немного художник. В данный момент он возвышался во весь свой отнюдь не маленький росточек за мольбертом и писал что-то воистину гениальное. Или генитальное, с него станется. Месяц свой член рисовал как-то с натуры. Сказал, что это Джону Леннону посвящение, тот вроде как фильм про хуй свой снимал, а этот значит, отблагодарил корифея. Сегодня его гениальность оттенял сдвинутый на бок лиловый берет, слава Богу что без перьев, оттопыренное парой сигарет ухо под ним и серая книжица на табурете с броским названием «Пополь-Вух».
Кроме того татуированное тело гения кожаная безрукавка и потертые вельветовые джинсы. Ну как скажите было его не подъебнуть?
Как Гошу звали на самом деле, никто не знал, Гоша – это вообще сокращение от Ван Гог, а вот Ван Гог – это погонялово.
А вот еще интересно. Пишут же писаки разные – пиф-паф. Убили там, застрелили. Горы трупов герои наворачивают. А вот лучше бы про тех, кого застрелили писали. Честнее было бы и правдоподобнее. Там Фрейд, допустим Зигмунд Соломонович, такого-то года, жил с той то или с тем-то. Дети опять же остались и подробненько, по пунктикам… Может застреленные на самом-то деле герои, а не эти которые с пистолетами? Может они передовики производства, или сталевары известные, может, они просто пользу приносят своим нелегким каждодневным трудом, а их тут очередью из пулемета…
А вот Гошан он не такой, во-первых он не пишет, а рисует, вернее все-таки пишет… Но в смысле… Блин, да что же это такое. Художники ж не рисуют, а пишут. Только не красками, а буквами, вернее наоборот, красками. Блин, задолбался…
Им попробуй, скажи, вернее, спроси: «что ты там нарисовал»?
Вмиг гады отбреют бритко, скажут: «мы пишем»! Как моряки которые не плавают, а ходят. По воде, блин.
Но Гоша повторюсь, молодец. Он кроме писания и говорун неплохой, он как бы это покрасивей сказать, не стесняясь, брал краски с палитр известных художников слова и щедро украшал ими свои блеклые полотна. Этот процесс назывался – цитированием классики. Классики молча глядели на это дело с некрашеных стен и только глубокой ночью, тихим шепотом проклинали художника добротным литературным русским языком.
У Малколма Брэдбери хорошо сказано насчет литераторов: «Догадаться, что перед вами литераторы, можно было лишь по косвенным приметам: брюзгливые, зловредные физиономии, взаимная неприязнь». Точнее и не скажешь. Интересно, а про художников у него, что-нибудь есть?
– Чем больше я наблюдаю разных пидорасов, тем сильнее начинаю себя уважать…
Вот такой он у нас философ, кроме того, что пишет.
– Что друг ситный, – говорю, – демоны одолевает?
– Да где там… Кризис экономический распространился и на культуру. Ты принес чего-нибудь жидкого?
– Нет, блядь, не принес…
Губы художника растянулись в довольной улыбочке.
– За что я тебя…
– Не говори это слово. Посуду давай!
– Это мигом…
И понеслось.
Вчера за мной снова приходили, не испугались того, что я в отпуске.
«Надо», – сказали, отвели на объект приковали и все. Сидел как положено не моргал… Суки, ненавижу. Что за блядская работа? И в отпуске достали, еще и бухого, вернее не выспавшегося. Первый отдел бля…И зачем? Непонятно. Но неприятно.
Потому в раздерганных чувствах я к художнику нашему и приперся. Тоскливо мне одному стало. Он хоть совета и не даст, но время скрасит.
– Это как с англичанами. Плохо, когда они у тебя в противниках, но еще хуже, когда они у тебя в союзниках. Это не я, это кто-то умный сказал.
– Или вот например интроверты и экстраверты. Если вы находитесь в подходящей компании, то только затронь эту тему и головная боль обеспечена на весь оставшийся вечер. Даже вопросы национального самосознания не надо поднимать.
– Интроверт и экстраверт. Все. Никто толком не знает. Что это такое, но в то же время что-то где-то слыхали, и этого достаточно. Вполне.
– И еще. Последнее время, просматривая интернет и изумляясь обилию пишущей публики, у меня появилось четкое убеждение, что половина человечества строчит доносы сама на себя в суды высшей небесной инстанции, а другая половина оправдывается во всех грехах, переводя тонны электронной бумаги.
А еще у нас был Паша, так вот он выпивал стыдливо, словно извинялся все
