И все же эта способность откуда-то взялась. И как сюда вписался грифон? Если уж на то пошло, откуда она узнала, что великолепное существо из ее видения было грифоном? И откуда взялась музыка арфы? Это была самая прекрасная вещь, которую она когда-либо слышала, но ее пугало осознание того, что она вообще никогда ее не слышала. И чьи это были желтые, кошачьи глаза? Они не были похожи на глаза Бланшраха, потому что были холодными и мертвыми. И что это была за огромная корона? Чей это был большой серебряный конь? Что это был за повторяющийся образ меча со сломанной рукоятью? Почему она чувствовала такой страх всякий раз, когда думала о своем отце?
Она не думала, что Венсит знал все, что она видела, что только усугубило ее проблему. И что бы он ей ни показал, этого было недостаточно. Сейчас в ее голове было слишком много всего. Слишком много новых способностей, слишком много знаний, которые она еще не нашла, не приложила мысленных усилий. Ей нужно было овладеть этими способностями, раскрыть секреты, скрытые в этих знаниях, и понять, что это значит, почему все это влилось в нее и что она должна была со всем этим делать. И каким-то образом, чтобы все это произошло, она должна была заставить мастера Трейна помочь ей, не показывая ему того, что она знала.
Маленькая девочка с бездонными голубыми глазами и сердцем, исполненным музыки арфы, смотрела на цветы и страстно желала рассказать кому-нибудь все, что она знала или подозревала. Но она не могла. Они, вероятно, не поверили бы ей, даже если бы она это сделала - она не была уверена, что сама во все это верит, - но она знала, что не может никому рассказать.
Она никогда раньше не осознавала, насколько она на самом деле молода. Слишком многого ей никогда не говорили, слишком многое она принимала как должное. Кризиса мага было достаточно, чтобы разрушить любое детство, но ее детство было еще более разрушено кратким, великолепно ужасным слиянием с личностью тысячелетней давности. Теперь она видела себя двумя парами глаз, двумя разумами. Одна была юной, растерянной и напуганной; другая была древней, признававшей свою молодость с каким-то нежным, неумолимым состраданием.
Ее неопытность может оказаться смертельной, и не только для нее. Она знала, что разгадала самые сокровенные планы Венсита... и что он никогда не хотел, чтобы это произошло. Если она допустит хоть одну ошибку, то может разрушить все, что он когда-либо пытался сделать, а ей не хватало подготовки, чтобы знать, чего не следует делать.
Она только знала, что это пугало ее. Это очень, очень сильно напугало ее.
* * *
Базел бежал трусцой все позднее утро, установив легкий темп по сравнению с последними тремя днями. Кенходэн был благодарен, и хотя он беспокоился, как бы их не настигли, не дотянув до цели Базела, он чувствовал себя на удивление непринужденно.
До прошлой ночи он принимал план устроить засаду на убийц в основном как "безопасный" выход для ярости внутри него, и это как-то изменилось. Он все еще чувствовал ту ярость, но что-то внутри новых стен его разума изменило его точку зрения. Его ярость больше не была угрозой; он контролировал ее, как будто она была на короткой, тяжелой цепи, которую он мог снять по своему желанию. Он обнаружил, что смотрит на это почти отстраненно, как на часть самого себя... полезную часть, которая должна была пугать его, но больше не пугала.
И все же мысль о засаде беспокоила его сейчас даже меньше, чем тогда, когда его ярость жаждала приемлемого выхода. Это было правильное решение, потому что человек убивал убийц любым возможным способом. Теперь это утверждение было самоочевидным, принятым почти бесстрастно - без высокомерия или самодовольства, но с чем-то гораздо более похожим на... самоузнавание.
И вместе с этим пришла усталость, как будто часть древности Венсита проникла в его кости. Чувствовали ли старые деревья то же самое? Полные энергии и жизненных сил, когда они встречали бурю, но одновременно старше холмов? Как будто они всегда были здесь и будут здесь вечно?
Или он был речной скалой? Камнем, отполированным и истертым до тех пор, пока у него не осталось твердых краев, только округлости и неизменная сердцевина? Он не знал ответов на эти вопросы, но чувство равновесия, приспособления дало ему покой, которого он не знал со времен Белхэйдана, еще более странный из-за ощущения бесконечной борьбы под ним, как вулкан, покрытый льдом и снегом.
Полуденный привал поразил его, потому что он ехал, погруженный в свои мысли. Теперь он мысленно встряхнулся и спешился, чтобы размяться.
- Сколько еще, Базел? - спросил он.
- Еще час. Я думаю, мы доберемся до ручья не более чем за полчаса; все остальное время уйдет на то, чтобы взобраться на дальнюю сторону.
- А убийцы? - спросил Венсит.
- Об этом труднее сказать. - Базел пожал плечами. - Сегодня я задал им легкий темп, и буду удивлен, если они все это время не приближались к нам. Возможно, они отстают на пять часов, а может, и на два. Хотя, я думаю, не меньше этого.
- Я бы предпочел поскорее покончить с этим, - вздохнул Кенходэн, вгрызаясь в кусок вяленого мяса.
- Ну, тут я с тобой соглашусь, парень. В мире слишком много отбросов Шарны. Лучше всего нам показать некоторым из них выход из этого положения.
- Может, они и подонки, - раздраженно сказал Венсит, - но они также опытные бойцы. Я бы посоветовал никому из вас не забывать об этом!
- Может, они и искусны, - строго сказал Базел, - но не называй их при мне "бойцами". Любой сын Шарны опозорил свой клинок - хотя я буду счастлив познакомить их со своим!
- Просто чтобы они сначала не всадили в тебя сталь, Гора.
- Что они не сделают.
- Я предлагаю тебе убедиться в этом, потому что это будет не чистая сталь.
- Яд? - при этой мысли у Кенходэна по коже побежали мурашки.
- Да, - сказал Базел. - По мнению брата-пса, мертвый есть мертвый, а убийство - это не что иное, как вопрос кормаков. И старый седобородый тоже был прав, напоминая об осторожности. Но, с другой стороны, я всегда такой. - Градани снова встал, поправляя свой рюкзак на плечах. - И я все еще говорю, что они не бойцы!
Кенходэн вскочил в седло и последовал за Базелом по меняющейся тропе. Лесные гиганты отодвинулись далеко назад, и промежутки между ними заполнили более невысокие, низкорослые деревья. Ива и ольха стали встречаться чаще, и Кенходэн нахмурился, когда они напомнили ему о реках. Наконец-то он просох и предпочел бы оставаться в таком состоянии день или около того.
К сожалению, мир, похоже, не слишком заботился о том, что бы он предпочел.
Он услышал угрожающий рокот воды задолго до того, как тропа привела их к глубокой впадине ручья. Этот рокот начинался тихо, но по мере их приближения становился все громче, и ему стало интересно, как он звучит позже весной, когда поток, породивший его, бьет ключом.
Когда он наконец увидел это, то смог только покачать головой. Это было хуже, чем он боялся.
Бурлящий ручей протекал в широком, неприятном ущелье. Вода не выглядела глубокой, но она с ужасающей скоростью текла по валунам, а белая пена и брызги создавали радуги над крутыми уступами каскадных порогов. Ожерелье из плавника у вершины ущелья показывало, что иногда оно было немного глубже - примерно на тридцать или сорок футов, с усмешкой подумал он.
Опора в овраге была плохой. Земля была наклонной, но недостаточно для хорошего дренажа, и мягкая земля засасывала копыта лошадей, когда они пробирались по ней. Были твердые места, но не было тропы, и даже несмотря на то, что Базел осторожно пробирался впереди в поисках пути, одна вьючная лошадь в какой-то момент упала на колени, и ее пришлось спасать.
Перейдя болото, они оказались лицом к самому ручью. Вода никогда не поднималась выше стремян Кенходэна, но течение было сильным, а опора еще хуже. Базел остался на берегу выше по течению, осторожно направляя вьючных лошадей, но им буквально приходилось нащупывать дорогу. Скакун воспринял это спокойно; вьючные лошади определенно не восприняли, и даже Глэмхэндро явно почувствовал облегчение, когда он наконец появился на дальней стороне.
