не друзья, и подготовились к ответным действиям. Я приказал идти на сближение. Дистанция между нашими судами стала сокращаться. Мы хранили спокойствие, а люди на борту торгового корабля заволновались.
— Что за произвол? — крикнул желчный офицер с капитанского мостика и руками с флажками, выхваченными у сигнальщика, чего-то в воздухе зарисовал, комментируя флажковое послание словесным: — Стойте, мать вашу! Уведомите о планах, мать вашу! У нас на борту, мать вашу, унгьян!
Какой-то взволнованный был офицер. Руку к боку все время прикладывал. Может, страдал гепатитом? Лицо желтое, с зеленцой, вроде африканского лайма.
Его волнение страшно усугубилось, когда он увидел, что на «Софале» никто не хватает флажков, на письма не отвечают — мне не понравилась грубость, касавшаяся нашей мамы, и я дал приказ изображать глухих и косоглазых: ну вот не видим мы, чего они машут, и оглохли совсем.
Дистанция же между кораблями продолжала сокращаться. Взволнованно жестикулируя, запутавшись и во флажках, и в ругани, и в сновавших у него под ногами артиллеристах, капитан что-то сказал толстяку, стоявшему рядом, а потом пронзительно закричал:
— Стойте, мать вашу! Иначе за это ответите!
Но слепой и тугоухий «Софал», разгребая волну, упорно продвигался вперед.
— Остановитесь, …ть …ашу или я …ою …нь! — закричал капитан уже в истерике.
«Чего он откроет?» — спросил я у своего сигнальщика, приложив ладонь к уху рупором. Ну совершенно выдохся на производстве, ничего не понимал по-нашему, по-амториански. Сигнальщик тоже поглядел недоуменно: видать, и он выдохся.
Поэтому я вместо ответа велел поднять все пушки вдоль правого борта и подготовить их к бою. Теперь мы были оформлены с обоих бортов, залюбуешься. Капитан не посмел бы открыть огонь — одним нашим залпом мы могли бы пустить их ко дну. Вот этого они не хотели. И мы, кстати, тоже.
— Что вам нужно от нас? — вопил истеричный печеночник. — Что ну-ужно?
— Нам нужно высадиться на ваше судно, — отвечал я немного опечаленно — как бы проанализировали все варианты, и этот оказался наиболее приемлем, нам жалко их, конечно, да делать нечего. — Если позволите, без крови.
— Это революция! Бунт! — завопил на второй голос, терцией выше, толстяк, стоявший рядом с капитаном. — Приказываю вам отойти на двадцать шагов! И оставить нас в покое. Я — унгьян Муско! Я великий Муско! И у меня плохо с нервами! Любому спину сгрызу, и никто ничего не скажет! Все знают, как я спины грызу! Знают: я великий Муско и у меня плохо с нервами!.. — потом он заголосил истошно, обращаясь к солдатам на главной палубе: — Не пускайте их! Убивайте каждого, кто посмеет ступить на борт! Моя жизнь неприкосновенна! Любого класть ради нее!
Пока этот шизик и спиногрыз, великий унгьян Муско, катался колобком по палубе, взывая к солдатам, капитан его корабля резко дал право руля и скомандовал «полный вперед». Корабль сделал крутой разворот вправо и рванул вперед в надежде оторваться. Мы, конечно, могли бы его потопить, но его груз на дне океана не представлял для нас никакого интереса. Поэтому я приказал горнисту, стоявшему рядом, дать ду-ду тоже, оформил «полный вперед», и погоня началась.
На корме нашей жертвы можно было прочитать его имя — «Ян». Он оказался намного быстроходнее, чем говорил мне Кирон. Но «Софал» все равно превосходил его в скорости, и скоро всем стало ясно, что им от нас не уйти. Мы медленно сокращали дистанцию, образовавшуюся во время неожиданного рывка беглеца. Медленно, но верно мы подгребали.
Тогда капитан «Яна» предпринял то, что и я бы сделал на его месте. Оставив «Софал» точно за кормой, он что было сил открыл огонь по нашему судну. Палил из кормовых пушек. Маневр был тактически безупречен, так как сводил к минимуму количество пушек, которое мы могли бы задействовать, не меняя курса. Это давало им надежду на успех.
Что-то жуткое бывает в звуке, который издает при стрельбе амторианская тяжелая пушка. Тогда я услышал ее впервые. Не было ни дыма, ни огня — только громкий гул частой канонады, больше напоминающий звук пулемета. Сначала не было заметно никакого результата, потом отлетел кусок правого борта, и двое наших людей синхронно упали на палубу.
Тэк-с. Ладно, сынок. Я подал знак — и к жизни, с горячим ответным приветом, пробудилась наша носовая пушка. Мы двигались за «Яном» в турбулентном кильватерном потоке. Это затрудняло прицельную стрельбу. Оба судна неслись вперед, как две обезумевшие касатки, выплескивая море из берегов. От «Софала» далеко во все стороны разлетались белые брызги и рваная пена. Вода за кормой «Яна» бурлила, а волнение на море создавало бортовую качку. Кровь в жилах кипела от азарта, вызванного погоней и предстоящим представлением. И над всем этим разносился зловещий гул тяжелой артиллерии.
Я побежал к носовому орудию, чтобы откорректировать его стрельбу, и через минуту мы с удовлетворением заметили, как люди орудийного расчета на «Яне» под метким огнем нашей пушки один за другим шлепаются на палубу. Ух, западали, яблочки печеные! Где же, где наш друг Муско, кому сейчас спину грызет?
«Софал» упорно приближался к «Яну».
Мы сосредоточили огонь на башенном орудии неприятеля и на самой башне. Унгьян-психопат давно уже скрылся из виду — видимо, нашел себе убежище где-то подальше от открытой палубы. На башенном мостике, где он только что катался вокруг капитана, оставалось только два живых человека. Они теперь составляли весь орудийный расчет башенной пушки, которая продолжала доставлять нам массу хлопот.
Я никак не мог взять в толк, почему и наши, и вражеские пушки оказались так малоэффективны. Если Т-излучение обладает огромной разрушительной силой, то почему же тогда наши корабли все еще на плаву? Нет, почему мы на плаву — это было понятно: потому что я так решил. Но вот почему «Ян» не потоплен? Позже мне объяснили, что все основные части кораблей защищены тонкой броней из того же металла, что идет на изготовление тяжелых орудий. Этот металл является единственным веществом, непроницаемым для Т-излучения. Если бы не он, наши пушки уже давно бы вывели «Ян» из строя, прошили башню противника, уничтожили всех людей за пультом управления и разрушили сам пульт. Но для этого надо было еще свалить защитную броню башни. В конце концов мы заставили замолчать и второе орудие.
Теперь, если бы мы догнали «Ян» и пошли с ним вровень, то подставили бы себя под огонь его пушек и на главной палубе, и в передней части башни. Уже имелись потери, а их стало бы
