столько тепла и света…
– Чудеса, – усмехнулась бабушка. – Что-то я не видела таких семей. Может быть, и ты нарисовал себе родителей?
– Не думаю. Мама так переживала, когда я отправлялся в эту экспедицию… Я чувствовал, что у неё сердце разрывается. У нарисованных такого не бывает.
– Тогда ты, может быть, поймёшь меня. Я просто устала от боли, от ужаса, от бесконечных страданий…
– И выбрала мир, в котором нет любви. Потому что нет никого, кроме тебя. Здесь только твои желания. Но в мире, в котором нет страданий, и жизни тоже нет.
– Сейчас мне так сильно захотелось туда, к вам. Туда, где моя дочь – императрица, её муж – император, мой внук – принц.
– И все исполняют твои желания.
– Ты жесток, Эрлеберт.
– Мне больно, бабушка.
– Прости. Я всё забуду. Мой выбор уже сделан. Обратного пути нет.
– Мой выбор тоже сделан. Я не забудут тебя никогда.
– И будешь страдать, вспоминая меня?
– Да.
– Мне жаль… Подожди минутку, – она исчезла в башне и вскоре вернулась с прямоугольной пластиной слоновой кости.
– Передай это Иоланде. Вчера одна пластина отвалилась. Думаю, с чего бы? Оказывается, вот с чего. Передай. Она поймёт. Нельзя сказать, что я совсем её не любила. В этой слоновой кости тепло моей души, которое я хотела подарить ей. Но моя любовь к самой себе взяла верх над любовью к дочери. Сегодня рядом с тобой я вновь испытала живые человеческие чувства. Эта хмельная смесь из радости и боли… Нет, не хочу… Уходите на рассвете. Утром, когда я проснусь, уже не буду помнить о нашей встрече.
Глава V. Император всегда один
Тропинку, которая вывела их из сада, они нашли без труда. Опять вокруг был ельник, опять они вытянулись в цепочку по одному. И опять молчали. Все понимали, что принц только что пережил нечто важное для себя и не особо приятное. Эрлеберт не проявил ни малейшей склонности обсуждать свою беседу с бабушкой, и никто не осмелился задавать ему на эту тему вопросы. Да и не всем это было интересно.
Интересно стало, когда тропинка вывела их на большое, усеянное камнями поле, с которого открывался вид на величественный замок, стоящий на скале. В воздухе запахло опасностью. В любой момент с любого направления можно было ожидать атаки. Рыцари и сержанты сразу напряглись, прочесали взглядами местность, невольно положив руки на рукояти мечей. Пока вокруг не было ни души. Они пошли в замок, потому что ничего другого им не оставалось. Ситуация не предлагала им вариантов, и хотя всё вокруг дышало враждебностью, они сохраняли спокойствие.
Отряд пересек унылое поле, покрытое пожухлой травой, и начал подъём к замку по мощёной камнями дороге. Камни были очень ровными, идеально подогнанными, а дорога была такой чистой, как будто её каждый день не только подметали, но и мыли, хотя по-прежнему трудно было понять, кто это делал, вокруг не было ни одного человека. Шли они медленно, как опытные воины, понимая, что торопливость приводит к утрате бдительности, а если опасности не видно, значит она может быть везде. Дорога, вьющаяся серпантином, вывела их наконец к воротам замка. Высокие окованные сталью створки были наглухо закрыты. Жак подошёл к воротам и три раза ударил о сталь рукояткой кинжала. И в ту же секунду ворота стали медленно отворятся, как будто с той стороны с нетерпением ждали гостей.
В открывшихся воротах они увидели рыцаря, полностью одетого в серое. Лицо его тоже казалось серым и не выражало вообще ничего. Даже не глянув на гостей, рыцарь бесстрастно проговорил: «Следуйте за мной» и пошёл во двор, не оглянувшись и не убедившись, что за ним действительно следуют. Он вёл их по глухим и пустынным коридорам замка. Вокруг по-прежнему не было видно ни души, хотя такую мощную твердыню не могли не охранять, но, видимо, охрана была надёжно спрятана.
Наконец они зашли в сумрачный просторный зал с высокими стрельчатыми сводами. В зале не было вообще ничего, кроме стоящего в глубине трона. Трон, похоже, был стальным, а на нём сидел человек, полностью одетый в черное. Сержанты остались у входа, а рыцари и священник шагнули в глубину зала, остановившись шагах в десяти от трона. Теперь они могли лучше рассмотреть того, кто на нём сидел. Лицо с короткой седой бородой, казалось, не имело возраста. Оно словно переливалось, являя попеременно то детские, то взрослые, то старческие черты. Голову венчал стальной обруч с огромным алмазом. Лицо этого человека ничего не выражало, и взгляд, казалось, никуда не был направлен. Он вроде бы смотрел на гостей, но как будто не видел их, хотя его глаза, блестящие, как обсидиан, были красивыми и явно зрячими.
– Пришли наниматься на службу, – проговорил восседавший на троне совершенно без выражения. Голос его был красивым, глубоким, ровным, но словно не живым.
– Не имеем такого намерения, – спокойно ответил принц. – Позвольте представиться. Принц Эрлеберт.
– Я знаю, кто ты. Сын Иоланды.
– А вы кто? – спросил Эрлеберт, решивший игнорировать требования этикета.
– Император.
– Мой отец – император Дагоберт. У вас, очевидно, тоже есть имя?
– Император, как и Бог, не имеет необходимости в имени, потому что император, как и Бог, всегда один.
– Вы не признаёте моего отца императором?
– Мне нет необходимости признавать его им или не признавать. Он из другого мира. В моём мире есть только я, и только моя власть.
– Пока не вполне понятно, над кем вы имеете власть, если даже ваш замок совершенно пуст.
– Здесь на самом деле непрерывно роятся тысячи моих вассалов и слуг, – снисходительно улыбнулся император. – Но они становятся видимыми, только тогда, когда я на них смотрю и только если я хочу их видеть. Моя власть – это власть в таком чистейшем виде, какого ещё никогда не бывало. Во всей империи есть только одна полноценная личность – император. Подданных нельзя в полном смысле слова считать действующими субъектами, само их бытие имеет источником волю императора, только я могу наделить их некоторыми чертами личности и лишь в той мере, в какой мне это необходимо. Они, можно сказать, светят отражённым светом, а источник света только один – император. Если на них не падает мой свет, им нечего отражать, их даже увидеть невозможно. Только я наделяю своих подданных способностью действовать. И действовать они могут только в исполнение воли императора. И желание у них может быть только одно – исполнять мои желания.
– Как у вас тут всё просто, – в свою очередь снисходительно улыбнулся Эрлеберт. – А мой отец император не щадит себя, стараясь доставить благо каждому из ста миллионов своих подданных. Для него и последний нищий – полноценная личность, желания которой имеют значение.
– Но разве не приходиться твоему отцу ограничивать желания
