век доживать, чем наложницей хана.
— Привезем мы девицу! — ответил Ласка.
— Обмануть меня не пытайтесь. Думаете, султан в девицах не разбирается?
— В мыслях не было, повелитель! Любой господин из правоверных в наложницах знает толк, а чем выше положение, тем лучше знает. Вот те крест, из самого Крыма приведем девицу!
— Тогда ступайте с Богом. Мое халифское слово крепкое. Будет девица — будет и перстень.
— В чем дело, Вольф? — грустно спросил Ласка, когда янычары вывели их за ворота Первого двора.
— Да поймали меня. Полный дворец народу, сам удивляюсь, как раньше не попался, — еще более грустно ответил Вольф.
— Придется теперь еще в Крым ехать. У нас деньги-то остались?
Еще с Германии общий бюджет вел немец как более опытный путешественник и торговец.
— Не хочу тебя огорчать, но у нас не хватит денег, чтобы пересечь море туда-обратно и еще там девицу купить, — сказал Вольф.
— Ты имел в виду «девицу украсть»? — уточнил Ласка.
— Что-то я уже сомневаюсь, что мы сможем что-то украсть. Как с тобой связался, так вся удача ушла.
— Что я-то сразу. Из-за тебя же все неудачи!
— Я вор. С воровства живу дольше, чем ты вообще по белому свету ходишь. Будь у меня всю жизнь такая удача, как сейчас, я давно бы удавился.
— Или работать бы пошел?
— Черта с два я работать пойду. Так вот, Ласка, представь, что у нас вдвоем удачи на воровство нет, потому что тебе воровать не судьба. Я уж не знаю, может тебя заговорил кто, но не судьба. Зато в остальном-то хорошо у тебя с удачей. Нас и ни разу не повесили, и на конских рынках не обманули, и больными лежать не пришлось, и море переплыли, не утопли. У каждого правителя буквально из петли выворачиваешься.
— И перед каждым остаюсь в долгу. Мы уже полмира объехали. Проще было сразу саблю отдать.
Ласка вздохнул. Отдавать саблю никак не хотелось. Даже в обмен на живую воду.
— Кстати, а тебе сабля сильно нужна? — спросил Вольф.
— Предлагаешь бросить все и отсюда поехать к Чорторыльскому?
— Почему бы и нет?
— Нет.
Теперь вздохнул Вольф.
— Помнишь, Ян-мельник говорил, что сабля заговорена на удачу, да не на твою?
— Припоминаю.
— Может быть, в ней дело? Может, она ведет нас не туда, куда нам надо, а туда, куда надо прежнему хозяину.
— Прежний хозяин лежит в сырой земле. И горло у него перерезано этой самой саблей.
— А до него она чья была?
— Бог ее знает.
— Предлагаю на этот раз саблю с собой не брать. Оставь ее тут, я надежное место найду.
— Да ну тебя. Как я без сабли? Серьезно, Вольф, как я буду в кафтане и не при сабле? Я что, мужик? Мне, может, вместо кафтана зипун из сермяги надеть?
— Возьмешь другую.
— Ну не знаю.
— Ты ее, случайно, не с татарина снял?
— С татарина.
— Со знатного?
— С еще какого знатного. Я с него столько золота снял кроме сабли, да и кони у него были ух!
— Как ты думаешь, сколько в Крыму таких сабель? — хитро улыбнулся Вольф.
— Думаю, на весь Крым и десятка не будет. У самого хана, да у знатных мурз.
— Ага. Ты только с корабля сойдешь, а в саблю будут пальцами тыкать. Вот, мол, кто нашего мурзу убил.
— Я же в честном бою. В почти честном. Их больше было.
— Какая разница? Нам с тобой надо тихо приехать и увезти девицу. Понимаешь? А ты будешь как богатырь, что понаехал силушкой меряться.
— Ладно, — вздохнул Ласка, признавая правду за Вольфом, — Давай оставлю саблю здесь.
— А девицу купим?
— Девицу купим.
Вольф решил убить двух зайцев одной стрелой. Повел Ласку в ломбард в Галате. Вопреки названию, заведение держал не ломбардец, а еврей. В скромном подвальчике, а еврейские лавки всегда прячутся от лишних глаз, от клинков и доспехов стены ломились.
— Это у тебя, уважаемый, татарская чечуга, — сказал седой оружейник, — Узор «ступени и розы», кажется, хоросанский. Золото настоящее. Дадим ему десять хасене, а, Наум?
— Девять дам, — откликнулся не менее седой Наум.
— Хасене это сколько? — спросил Ласка.
— Это золотой венецианский дукат, — ответил Вольф.
На то время, если вдруг кто забыл, венецианский золотой дукат это самая популярная расчетная единица при обмене национальных валют. Дукат столетиями чеканили одного веса из золота той же пробы.
— Побойтесь Аллаха, люди добрые, — Ласка поднял руки к потолку.
Поездив по Европе, он примерно представлял покупательную способность золотого дуката.
— Боимся мы Аллаха, Наум? — спросил оружейник.
— Нет, Назар. Мы, евреи, Аллаха не боимся, — ответил хозяин ломбарда.
— На Руси хорошая сабля стоит четыре-пять рублей, а такая так и в десять, а то и в двадцать раз дороже, — сказал Ласка.
На самом деле, эта сабля могла стоить вообще сколько угодно, совершенно не связываясь со стоимостью заурядного оружия.
— Рубль это сколько на наши деньги? — поинтересовался Наум.
Назар же посмотрел на саблю сквозь пальцы, как раньше смотрели Ян-мельник, Чорторыльский и Твардовский.
— Рубль это сто новых московских копеек, — сказал Ласка, — Или двести старых.
— А копейка это сколько?
— Это примерно вот такая серебряная монета, — родных копеек у Ласки не осталось, он покопался в кошельке и выбрал похожую монетку европейской чеканки.
Наум поставил перед собой ювелирные весы с чашечками и маленькими гирьками.
— Сто таких монет, если они и правда серебряные, стоят примерно две золотых хасене, — сказал Наум, — У вас, должно быть, маловато своего железа, если за простую саблю хотят по десять. Я продаю вот те сабли по пять хасене.
Про это Ласка не подумал. Истанбул — один из центров мировой торговли, где все товары стоят дешевле, чем везде в мире, кроме тех мест, где эти товары производятся.
— Тогда моя сабля стоит сто, но никак уж не девять, — сказал он.
— В чем будет моя прибыль, о дорогой гость, если я куплю у тебя саблю не дороже, чем у меня возьмет ее покупатель? Дам двадцать.
— Я не продаю, а закладываю. Приеду и рассчитаюсь. Девяносто.
—
