россказням, хотя и запоминал их все, чтобы потом проверить наиболее подозрительные и, возможно, не бессмысленные.
Достигнув кромки леса спустя три коку, он затылком ощутил, как его небольшое войско словно стало ещё меньше, усохло под гнётом страха. Пока они вглядывались в тьму между стволами, казалось, тьма так же пристально изучает новых гостей, забираясь им под кожу, заставляя содрогнуться.
Этот лес звался Ши. Кто-то говорил, что это имя от первого слога Шинджу, кто-то – что название лесу дали его обитатели, чтобы туда никто не совался. Согласно легенде, Ши был бесплотным духом смерти, пронизывающим всё, чего не касаются лучи солнца.
Лошади заржали и беспокойно затоптались на месте, когда поняли, что их направляют в этот непроглядный мрак. Мэзэхиро спешился. Хотя скакуны самураев были известны своим бесстрашием и даже злобой – из-за чего никто никогда не осмелился бы украсть такого коня, – даже они трусили перед Ши.
– Оставим их здесь, – сёгун отпустил поводья.
Мэзэхиро слишком любил животных, чтобы заставлять их сходить с ума от ужаса в дремучем лесу. Лошадь же, осознав, что никто не потащит её в это страшное место, умчалась прочь, подальше от Ши. Мэзэхиро знал, что далеко она не убежит, будет дожидаться своего хозяина. А если хозяин не вернётся – во всяком случае не останется привязанной умирать.
Самураи послушно последовали примеру сёгуна и тоже покинули сёдла своих лошадей. Кто-то шептал боевому другу слова ободрения, кто-то просил не нарываться на неприятности. Самурай и его конь – две души, сплетенные вместе. Неделимы. Хотя лошади воинов и отличались злобным нравом, каждый ученик школы сёгуна с юности выбирал себе животное, которое приручал, с которым выстраивал крепкую связь.
То же касалось и вооружения. В детстве мальчиков обучали владению разным оружием, но однажды каждый понимал, чем будет биться всю оставшуюся жизнь. Кто-то, как Иоши, сын Мэзэхиро, выбирал дайсё – пару мечей. Он души не чаял в клинках и даже под подушкой хранил короткий сёто, что отец подарил ему на четырнадцатый день рождения. Но сам Мэзэхиро предпочитал лук.
Атака на расстоянии даёт преимущество и позволяет не лезть на рожон, легко уничтожая врагов. Он любил разить издалека. Любил чувствовать власть, особенно над теми, кто умеет летать. Всего-то нужны хороший лук, перчатка из кожи оленя и мастерство, отточенное годами. Этого у него было в достатке. Твёрдо стоя на земле, он одним движением накладывал стрелу на тетиву, зажимал её большим пальцем, оттягивал тетиву за ухо и, прицелившись с поправкой на ветер, скорость полёта стрелы и движения противника, отпускал.
Он никогда не промахивался.
Конечно, Мэзэхиро был искусным воином и в ближнем бою. Но ему претила грязь – неотъемлемая часть битвы на мечах. Сёгун не выносил чужой крови на своих руках. Он любовался, как наконечник стрелы вонзается в плоть, как стекает по древку кровь, пропитывая почву под мёртвым телом. Он старался убивать первым выстрелом. Не любил ранить. Рана – тоже грязь.
Они вошли в лес. Повеяло могильным холодом. Хотя время жизни едва успело сменить время силы и вечер выдался тёплым, а на открытом пространстве – даже жарким, но здесь, в сумраке, в месте, скрытом от богов, словно не бывало ни времени роста, ни времени жизни. Словно это страна Ёми – обиталище темных духов в западных землях, – а не центр великой светлой империи.
Здесь, в Ши, пахло смертью. Живые не должны дышать этим воздухом. Откуда же в таком тёмном месте могли взяться волки? До войны они населяли западное побережье, но те леса были выжжены десятками сражений, и оками – немногочисленные посланники богов – погибли вместе с ними, оставив после себя бурые пустынные холмы.
Мэзэхиро понимал, что, возможно, гонится за бредом беспробудного пьяницы. Но если есть хоть малейшая возможность, что оками живы, он должен это узнать.
Самураи неторопливо и осторожно шли следом. Кто-то, конечно, храбрился и смотрел вперёд, словно не замечая перемен вокруг, но большинство разглядывали чёрную землю под ногами, стараясь не наступить на что-нибудь странное, а некоторые совсем съежились, словно трусоватые путники, а не императорские воины. Но Мэзэхиро не злился даже на тех, кто трусил. Они шли по Тенистой тропе. Здесь осторожность никогда не будет лишней. Поэтому ладони всех мечников как бы невзначай легли на рукояти.
Прошло около двух коку. Никто не жаловался, но Мэзэхиро слышал, как воины шепчутся за спиной. Самураи не понимали, зачем они пришли в это богами оставленное место. Хуже всего было то, что Мэзэхиро и сам не знал. Он шёл вперед в надежде хоть что-то увидеть, но вокруг было так темно, что даже очертания кустов, росших вдоль тропы, терялись во мгле.
Возможно, это была глупая затея. Не стоило верить пьянице. Сёгун даже начал злиться на себя: понадеялся на правдивость сказки о древних волках, тут же пустился в погоню за ними, да ещё и лучших самураев потащил за собой.
Но вдруг во тьме, окутывающей их путь, забрезжило призрачное голубоватое сияние. Мэзэхиро остановился и поднял руку. Справа в глубине леса что-то светилось, и это зыбкое свечение доходило до тропы, рассеиваясь у самых ног самураев.
– Видите?
– Что-то светится, – один из самураев шагнул к обочине тропы. Мэзэхиро увидел, что это Дэйки, самый старший и опытный. – Хотите проверить, что это?
– Или кто.
– Думаете, это животное? Светящееся?
Мэзэхиро различил в голосе воина недоверие, но решил, что тот имеет право сомневаться.
– Что мы знаем об этой части леса? Ничего нельзя исключать.
– Я могу разведать, – самый юный из самураев подошёл ближе.
Хотэку. Тихий, скрытный и молчаливый, он всегда держался особняком. Мэзэхиро не любил его. Ему будто недоставало чести для открытого равного боя. Он напоминал сёгуну шиноби – слишком тихий, слишком незаметный… как те, кто вонзает меч в спину. Мэзэхиро не любил шиноби. Мэзэхиро не любил схожесть Хотэку с ними. Он и оставил вчерашнего ученика при себе только для того, чтобы тот всегда был на виду. И никогда не поручал ему важных заданий, опасаясь предательства. Хотя Хотэку ни разу за время учёбы или службы не давал повода усомниться в своей верности, но доблестной самоотверженности он тоже не проявлял.
– Ты уверен? Здесь наверняка полно опасных тварей, – сёгуну не хотелось доверяться столь юному самураю, но рисковать кем-то более опытным не хотелось ещё больше.
– Если это живое существо, любой из отряда скорее спугнёт его, – Хотэку всмотрелся в заросли, пытаясь разглядеть, что они за собой прячут. – Я единственный смогу подобраться к нему близко и незаметно.
И Мэзэхиро пришлось признать бесспорную правоту его слов.
* * *
Хотэку помнил лес. Стоило им ступить под его сень, как он вдохнул полной грудью и впервые за последние десять лет почувствовал себя дома.
Сейчас он бесшумно двигался среди густых зарослей, пригибаясь и ловко уворачиваясь от раскидистых веток, которые тянулись к нему, цепляясь за одежду. Хотэку не был уверен, рад ему лес или разгневан его возвращением. Но одно знал наверняка: ни один куст не позволил бы ему сойти с тропы, если бы его не ждали.
Хотэку заметил свечение гораздо раньше, чем Мэзэхиро-сама остановил самураев. Их отряд продвигался едва ли не на ощупь, пытаясь не сбиться с пути, не предполагая, что Ши всё равно не пустит их в чащу. Когда-то местные жители Ши проложили несколько троп, включая Тенистую, чтобы позволить людям пересекать лес, но держать их на расстоянии. И слухи об опасности леса пустили те из них, кто мог превращаться в человека и посещать город.
Хотэку был одним из них. Из тех, кто остерегается коренных жителей Шинджу – потомков Ватацуми – и не покидает границ леса Ши. Лес был его домом, самым родным и безопасным местом на всей земле. До тех пор, пока он не выбрал свернуть с пути и стать тем, от кого его просили держаться подальше.
– Ты такой же незаметный и бесшумный, как лось в поисках пары. Эти железяки я увидел еще на тропе, – лениво сообщил лежащий под деревом волк, размерами не сильно уступающий самому Хотэку.
– Акито, – Хотэку выпрямился и шагнул из тени на небольшую поляну. Глупо было
