Конан заставил себя взять меч снова, но он двигался медленно, слишком медленно. Водовороты тени повысились от идола в кружащихся спиралях, вращаясь, направляясь наружу и вверх. Киммериец чувствовал невидимые руки, плавно тащившие его, как будто пытаясь вовлечь в тот спектральный циклон.
Выше призрак Карантеса вновь появился, на сей раз менее отчётливый и больше цвета слоновой кости, чем белый.
— Бегите! — кричал он. — Спасайте свои жизни, вы оба! — Он отвернулся от них и уставился на стигийца. — Toт-Aмон, мы должны разрушить идола вместе! Скажи три имени, известные тебе наоборот. Тогда я скажу свои! Подобные когтю пальцы Toт-Амона запустили другой взрыв зеленых волн.
Тонкие и чахлые, они медленно проникали через заполненный тенью воздух, слабо ударяясь в ауру слоновой кости. Но на сей раз, они скользили далеко.
— Говори свои имена сначала, — ответил он. — Тогда я скажу все шесть и разрушу бога раз и навсегда.
Конан снова мечом ударил Чёрного клинка. Слова гиганта, перешли к ворчанию; он шатался, но стойко цеплялся за идола. Невидимое напряжение стало более сильным, таща Конана к этому и вынуждая его опустить меч.
— Нет, ты первый, стигийская гадюка! — начал Карантес.
— Слабые-слабоумные овцы Ибиса! — Говори имя! — вопила Нефрит. — Теперь! Она изо всех сил пыталась отступить далеко от вращающегося вихря волны, которое окружили статую жемчуга.
— Скажите это, Кром! — гремел Конан.
— Dreifa, — Toт-Амон бормотал.
Конан вывернул свое тело от жестких объятий захватывающих воздушных вихрей и помчался к входу храма. Нефрит схватила его мускулистую руку, направляясь за ним.
— Avitun, Nauoga, — продолжал стигиец.
Конан и Нефрит пробегали коридор и рушащуюся дверь.
— Iolagi…
Вниз, шагая мимо куч костей, бросаясь вдвоём в седло коня Нефрита.
— Utlagi…
Стук копыт, тщетные медленные движения на плотно утрамбованном песке.
— Skaoa! Низкий грохот встряхнул землю. Призрак Карантеса замерцал и исчез. Глаза Toт-Амона сузились. Он опускался вниз к полу, к окровавленной руке, лежащей там. Он преобразовался снова к плоти и крови, затем стащил Черное Кольцо. С криком ликования он воздвиг его вокруг пальца.
Toт-Амон бросил прощальный взгляд в направлении, где исчез киммериец.
«Однажды мы встретимся снова, собака!» — смеялся он. Он осуществил бы преследование, но у него иссякли энергия и время, осталось только на всплывание к крыше и непосредственному перемещению вдаль. Варвар был незначителен теперь, так или иначе. Несколькими моментами спустя, Toт-Амон исчез во вспышке зеленого огня.
Вдали на своей лошади Конан и Нефрит наблюдали в страхе как медный шпиль, мраморная башня, высокие стены — всё склонялось внутрь, как воск, тающий на горячем солнце. Они вращались, тряслись, кружились, циркулировали, смешиваясь с темным туманом, который внезапно рассеялся. Из храма, башни, шпиля и его обитателей, ничего не оставалось, кроме куска белой скалы, заметаемой все еще песками пустыни Нифии.
***
Ум Teвека очищался. Он понял немедленно, что больше не был в разрушенном храме. Он пробудился в невыносимо ярком месте, и немедленно попытался закрыть глаза, но не мог. Подняв свою здоровую руку, чтобы оградить его лицо, он увидел, что вся его плоть опала с него; только кости остались. Он чувствовал свою голову и понял, что у него не было никаких век, ни глаз. Только полые гнезда.
Человеческие фигуры, перемещались поблизости в жгучей белизне, их мрачные лица, так или иначе знакомые. Да, люди деревни Kaетта. Они группировались вокруг него, сжимая внутрь, заманивая его руками в ловушку, все больше из них, все те, кто умер в резне. Яркость усиливалась, как увеличивалось число его жертв, окружавших его.
Он не мог двинуться, ни поднять руку, чтобы оградить глаза от белого огня агонии, который жег его, посылая волны разрушения, муки, которая вытесняла любое другое понимание. Teвек очень хотел, чтобы боль уменьшилась, но он знал, что этого не будет. Он был вещью из кости и духа, заключенный в темницу преисподней, созданную его некромантией.
Бессмертный.
Беззвучно Teвек Тул кричал… и кричал.
И кричал.
Эпилог. «Ястреб» Теплый тропический бриз развивал гриву Конана, когда он смотрел на мерцание голубого моря.
— Кром, Рулвио, но это хорошо, вернуться и быть среди собак, ощущая ветер в нашей спине и «Ястреб» в большом море, достойнее, чем когда-либо.
— Да, брюхо Дагона, — Рулвио кивал, хлопая своей ладонью спину Конана, широкую, бронзовую от солнца. Он мигал. — Это ваша попытка добыть некоторые сокровища едва не кончилась в пустыне. Может быть парни пошли бы пешком, за такой добычей, не столь редкой.
Сивитри приняла предложение Конана присоединиться к нему, на какое-то время, на борту «Ястреба». Она стояла, опираясь на борт, ее глубокий вырез очаровательно гармонировал с ее низкой туникой и короткими брюками. Тонкий ятаган свисал с ее пояса. Она поворачивалась и вызывающе стреляла говорящими взглядами на Рулвио, призывно отбрасывая волосы назад.
Конан усмехался, потирая руки. Окраска от Золотого сока Лотоса все еще задерживалась на пальцах его и Сивитри, которые они опустили в последний из флаконов мертвого убийцы с драгоценным нектаром, чтобы избавить себя от проклятия нифийской пустыни, перед тем как начал проявляться эффект болезни.
То же самое поразительное вещество также обезвредило яды Тоджа из тела Сивитри.
— Я вижу, почему тебе нравится океанская жизнь, — размышляла женщина, говоря Конану. — Это не слишком большая цена за свободу.
Киммериец следил за ее огрызанием. Они спорили все время от нифийской пустыни до Саридиса. Там они узнали, что Нарсар загадочно исчез, и с ним исчезла полная комната золота.
Сивитри вместо этого дала Конану огромные аметисты из двери, успокаивая его ярость за потерю золота и достаточно смягчая его настроение в течение другой ночи в ваннах цитадели. Конан усмехался в памяти о ваннах, и ночи, которыми они наслаждались с тех пор.
Колдуны и запутанные реликвии будьте проклятыми! Для него лучше жизнь честного авантюриста — пить прекрасное вино, здоровые парни с хорошим настроением, загруженные товарами торговые суда, готовые для ограбления. С ним женщина с красотой, подобной только ее страсти, и приключения, множество которых ожидает в водах впереди.
Конан обнял Сивитри и бурно рассмеялся, наблюдая за солнцем на фоне океана в тысяче великолепных оттенков.
