две серебряные нагрудные чаши и два наголенника, все изукрашенное филигранью, чудесно сочетавшейся с зеленой и синей татуировкой.
На какой-то момент взгляд девушки отвлекся от ее лица, отражавшегося в зеркале, и, скользнув мимо теперь лишенной волос головы, но зато фантастически разрисованной, упал на серебряную клетку, в которой сидел на жердочке сине-зеленый попугай с таким же, как у нее самой, злобным ледяным взглядом – он служил ей постоянным напоминанием о заточении. Но девушка тут же снова принялась изучать свои украшения.
Они были необычными: на филигранных чашах, прикрывавших ее грудь, вокруг сосков имелись выступы с короткими остриями на концах, а наголенники украшали эбонитовые вертикально расположенные ромбы величиной с мужской большой палец.
Эти детали декора не бросались в глаза, поскольку острия на чашах были окрашены в зеленовато-синий цвет, в тон татуировке.
Итак, Иисафем пристально рассматривала себя с коварной улыбкой на устах. И Смерть пристально глянул на девушку с такой же коварной улыбкой, в которой угадывалось одобрение, правда более бесстрастное, чем у любого евнуха. А потом девушка в одно мгновение исчезла из своего узилища. И прежде чем сине-зеленый попугай успел вскрикнуть от изумления, глаза и уши Смерти уже внимали другой картине.
Осталось лишь семь ударов сердца.
Смерть не забывал о том, что в мире Невона вполне могли существовать боги, о которых даже он не имел представления и которые время от времени развлекались тем, что воздвигали препоны на его пути. Или же могла вмешаться случайность, обладавшая силой не меньшей, нежели необходимость. Так или иначе именно этим утром Фафхрд-северянин, обычно дрыхнувший до полудня, проснулся с первым, еще тусклым, серебристым проблеском рассвета, взял свой любимый меч Серый Прутик, обнаженный, как и он сам, и выбрался из своей убогой комнатушки на верхнем этаже на крышу, где принялся отрабатывать удары, энергично топая босыми ногами, и издавая воинственные вопли, и ничуть не заботясь о том, что перебудил спавших внизу усталых купцов, которые тут же принялись стонать, ругаться или проклинать эту ужасную жизнь. Поначалу Фафхрда познабливало из-за холодного, несущего запах рыбы утреннего тумана, тянувшегося с Великой Соленой топи, но вскоре от своих упражнений он уже обливался потом, делая выпады и парируя удары невидимых противников, а его движения, поначалу несколько ленивые, с каждой секундой становились все стремительнее и энергичнее.
Но если не считать шума, производимого Фафхрдом, утро в Ланкмаре началось довольно тихо. Колокола еще не начали свой трезвон, да и громкоголосые гонги, возвещавшие о передвижениях по городу его доброго правителя, помалкивали, и никто еще не начал рассказывать новости о семнадцати кошках сюзерена, пойманных в сети и заключенных в тюрьму, где они в отдельных клетках ожидали судебного разбирательства.
Случилось также, что именно в этот день и Серый Мышелов проснулся до рассвета, который обычно заставал его крепко спящим. Он устроился в уголке убогого гостиничного номера на груде подушек, перед низким столом, водрузив подбородок на сложенные руки, и его серая хламида легла вокруг него волнами. Время от времени Мышелов делал глоток кислого вина, а мысли его были еще кислее, и думал он о зле и о недостойных доверия людях, с которыми ему доводилось встречаться в течение его на удивление запутанной жизни. Он совершенно не обратил внимания на уход Фафхрда и даже не слышал мощных прыжков друга, но чем старательнее он призывал сон, тем дальше тот убегал от него.
Берсерк с пеной у рта и красными глазами внезапно материализовался перед Фафхрдом – как раз в тот момент, когда последний встал в третью позицию, держа меч перед собой, внизу, немного справа, чтобы нанести удар вверх. Фафхрд изумился возникшему видению, которое, ничуть не смутившись, тут же взмахнуло саблей с зазубренным лезвием и попыталось нанести мощный удар по шее северянина, – а сабля эта показалась Фафхрду чем-то вроде множества острых кинжалов, нанизанных на одну ось и обагренных свежей кровью, – так что, само собой, Фафхрд, защищаясь, автоматически принял четвертую позицию, и в результате сабля берсерка была отбита, издав при столкновении с мечом северянина такой же звук, как железный прут, если им провести по прутьям металлической решетки.
Тут к северянину вернулась способность рассуждать здраво, и, прежде чем берсерк собрался с силами для следующего удара, острие Серого Прутика описало быстрый аккуратный круг, метнулось вперед, к запястью берсерка, – и в результате и оружие, и рука напавшего улетели далеко в сторону. Фафхрд понимал, что лучше сначала обезоружить – или обезручить? – такого бешеного противника, а уж потом протыкать его сердце, что он и сделал.
В то же самое время и Мышелов испытал в равной степени невероятное изумление, поскольку его размышления были прерваны совершенно ничем не объяснимым появлением Иисафем в центре комнаты. Казалось, будто одна из его наиболее буйных сексуальных фантазий внезапно материализовалась. Он лишь вытаращил глаза, когда девушка с улыбкой шагнула к нему и опустилась на колени, глядя прямо ему в лицо, а потом опустила руки и с такой силой прижала их к своим бокам, что филигранный обруч, поддерживавший чашечки на ее груди, чуть изогнулся. Глаза Иисафем полыхнули зловещей зеленью.
Что спасло Мышелова, так это его извечная и очень глубокая антипатия к любому острому предмету, направленному на него, будь это просто тонюсенькие иглы или игриво грозящие ему острия в навершиях нагрудных серебряных чаш, скрывающих, без сомнения, великолепную плоть. Он откатился в сторону как раз в тот момент, когда со звуком «зингз!» маленькие, но мощные пружины высвободили отравленные стрелки, так что те со свистом пронеслись через комнату и вонзились в стену как раз над тем местом, где только что сидел Мышелов.
В следующую секунду Мышелов уже был на ногах и метнулся к девушке. То ли рассудок, то ли интуиция обратила его внимание на два черных ромба в верхней части серебряных наголенников девушки. Оттолкнув руку Иисафем, он успел дотянуться до наголенников первым, выдернул из них два тонких стилета с черными рукоятками и отшвырнул их за неприбранную постель Фафхрда.
Затем, осуществив захват ног девушки своими ногами так, чтобы она не смогла ударить его в пах, и прижав ее шипящую, плюющуюся голову локтем левой руки к собственному уху (после того, как тщетно попытался ухватить ее за волосы), а также изловив правой обе ее снабженные острейшими ногтями руки, он приступил к процессу поневоле довольно грубого насилования красотки. Когда он вонзился в нее, она затихла. Ее груди оказались на поверку очень маленькими, но тем не менее весьма аппетитными.
Фафхрд, вернувшийся с крыши несколько
