пропускают вперед всех, он мужчина, ему некогда.
Кроме Виктора Аркадьевича, к автолавке приходила еще одна особь мужского пола — Васька Богатырев, мужичонка хилый и напрочь испившийся. В очереди он не стоял, подходил последним и начинал клянчить, чтобы ему дали что-нибудь в долг. Продавщица Марина вытаскивала тетрадь должников и кричала, что у Васьки и без того набрано в долг на полторы тысячи. Васька божился, что на той неделе отдаст, у него, мол, халтура в Орлове сговорена, но Маринку на этой халтуре не проведешь; не первый год слышит. Ежели и впрямь Василий сшибал где-то башлей, то к лавке он подходил вразвалочку, затаривался водкой и сигаретами, а сдачу великодушно не брал, говоря: «Ты там спиши, что я должен», — после чего кредит Васе хоть и ненадолго, но открывался.
Присмотревшись к Виктору Аркадьевичу, Васька появился у его дома. Сам хозяин в это время перекапывал забурьяневший огород. Надежд на урожай он не питал — июль в исходе, — но сейчас не вскопаешь, на будущий год измучаешься пахать. Тапир, прислонившись к стене, сидел на чурбаке, грелся на солнце. Он и помогать пытался, но сила не брала; рано еще геройствовать.
Эту идиллию и нарушил Василий Богатырев.
— Слышь, Витек, — с ходу начал он. — Будь другом, одолжи сотняжку до среды, а то мне и хлеба купить не на что.
— Денег не дам! — отрезал Виктор Аркадьевич. — Есть нечего — приходи к лавке, я тебе хлеба буханку куплю.
— На хрена мне твоя буханка?! — закричал Васька. — Вот Клава всегда лишку хлеба покупает. Прежде скоту скармливала, а теперь он черствеет без дела. Так она мне черствяка дарит, ужраться можно. А ты мне — буханку куплю… Ты чо, не мужик? Не понимаешь, зачем деньги нужны?
— На пропой не дам. Лучше не проси.
— Эх ты, жмот, жида паршивая, для друга сотняжки жалеешь!
— Мне сотняжки не с неба падают, — начиная сердиться, ответил Виктор Аркадьевич. — Каждая заработана.
Тапир, разбуженный шумным спором, открыл глаза. Удивительным образом Васька не обращал на него внимания, то ли не считал достойным разговора, то ли просто не видел.
— Откуда только в нашей деревне такие скопидомы берутся? — голосил он. — Рубля пожалел! Тьфу! На тебя и плюнуть противно!
— Пошел вон! — дрожащим от бешенства голосом проговорил Виктор Аркадьевич. — А то лопатой перепаяю, мало не покажется.
Васька отбежал на безопасное расстояние, но и там не утихомирился.
— Ничего ты мне не сделаешь, потому что я здешний, я тут с рождения живу, меня всякая собака знает, а кто ты такой, еще надо посмотреть. Я ведь в милицию схожу и в поселковую администрацию. Я узнаю, кто ты есть и по какому праву дом захапал, куркуль!
— Вон, скотина!
— Ага, проняло дачничка! Я ж тебя в говне утоплю и в асфальт закатаю!
Васька выхватил что-то из густой травы и метнул в Виктора Аркадьевича.
Лишь в воздухе стало видно, что бросил Васька большую живую жабу. Вряд ли он надеялся попасть, но, как говорится, раз в год и незаряженное ружье стреляет. Жаба шлепнула Виктора Аркадьевича холодным пузом по щеке и упала на землю.
Васька, не ожидавший такой победы, проворно отскочил разом на десяток шагов и глумливо закричал:
— Что, съел? И еще получишь!
Нездоровое сердце Виктора Аркадьевича только начинало копить силы для ответной атаки, когда в дело вмешался Тапир. Жабы у него под рукой не было, зато оказалась пара насквозь прогнивших картофелин, которые оставались в земле с прошлого года, но не проросли в этом, а просто сгнили и при перекопке были отброшены в сторону, чтобы не загрязнять землю. Тапир подхватил одну и метнул, словно гранату на полигоне. Ранение ранением, но профессионализм никуда не делся. Картошина попала Ваське в морду, в самую середку, где торчала кнопка носа. Там она расквасилась вдрызг, заляпав вонючей слизью все, особенно раззявленный рот.
Васька подавился криком и принялся плеваться. Вторая картошина тоже попала в башку, усугубив и без того бедственное положение.
— Ну… я тебе, твою так!.. Кто позволил швыряться? Я в администрацию пойду! Тебя на пятнадцать суток посадят за такое!
— А хо-хо не хо-хо? — ответствовал Виктор Аркадьевич, вспомнив лексику драчливого детства.
Василий бежал с позором.
— Жаль, гранатомета под рукой нет, — с сожалением сказал Тапир. — Разнес бы дуралея, и — привет тете.
— Да ну его, это же не лепун, чтобы насмерть бить.
— Он хуже лепуна, — в голосе Тапира звенела убежденность. — Лепун по природе такой, он другим быть не может. Лепуна, если сумеешь, надо убить, а ненавидеть его не за что. А этот человеком считается и хочет, чтобы по отношению к нему проявляли гуманизм. Хотя в нем человеческого — что в той картошине съедобного. Ненавижу таких.
— Хорошо говоришь, но будь при тебе гранатомет, ведь ты не смог бы выстрелить.
— В том-то и дело. А они, сволочи, пользуются.
Тапир встал, пошел, разгребая ногой траву.
— Как там лягуха наша — жива?
— Жива! — ответил Виктор Аркадьевич, первым заметивший в траве Васькин снаряд. — Вон как дышит. К тому же это не лягушка, а жаба. Лягушка бы уже далеко ускакала, а жабы неторопливые, они не скачут, а ходят.
— Тем более. Шагай, милая, к своим жабенятам, а Ваське, смотри, не попадайся.
Накормленный гнилой картошкой Василий вскоре оправился и планов мести не бросил, хотя вплотную подходить к Виктору Аркадьевичу не рисковал.
— Эй, дачничек! — кричал он издалека. — Давай вещички собирай! По тебе «Белая лебедь» плачет. Я в сельской администрации был, там сказали, что посадят тебя за самоуправство лет на пять!
Тапир хотел пойти и начистить Ваське окартофленную морду, но Виктор Аркадьевич отговорил, сказав, что кара Василия непременно настигнет, хотя покуда неясно, каким образом.
Так и случилось. В один прекрасный полдень перед домом Виктора Аркадьевича с лязгом тормознул бронетранспортер, из которого вылезли шестеро десантников, ничуть не подходящих на роль ушибленных пациентов. Рев мотора и голоса приехавших были слышны только Виктору Аркадьевичу и Тапиру; в деревне царствовала тишина, даже цепной кобель Махно не загавкал. Ничего не попишешь, дом стоял на самой границе миров, и аномалии там наблюдались всевозможные, о чем, к счастью, не догадывался ни единый уфолог.
— Добрый день, — совершенно не по-военному поздоровался командир приехавших. — У нас к вам просьба. Олег Чуваш, он у вас лечился, сказал, что тут настоящая русская баня есть.
— Да, пожалуйста, — не дослушав, сказал Виктор Аркадьевич. — Баня сегодня свободна. Только воду таскать и топить будете сами.
— Это мы мигом!
В одиночку топить баню довольно муторное дело, особенно таскать воду в семиведерный